Rossija (reload game)

В этот миг лязгающе стукнуло, железом по железу, со стороны стенки, что отделяла Лабораторный блок от основной части Лубянских подвалов. Бонд прислушался, а Менгеле воззрился на него в немом отчаянии.

— Вот видите, доктор: мне сейчас следовало бы ликвидировать вас — по тем же, что и у вас, резонам зачистки концов. Но — было слово джентльмена, и приходится вот оставить вас в живых, увы-увы!..

Группа растворилась во тьме провала. Менгеле напоследок поймал взгляд замыкающего, Серебряного, и вторично кивнул тому в направлении своего прикованного к дверце опустевшей клетки ассистента.

— Нихт ферштейн, — развел руками князь, растворяясь в подземном мраке.

В маленькую железную дверь в стене меж тем барабанили вовсю — сроду такого не случалось, что там у них стряслось? На дверце той, с внешней ее стороны, красовалось: «Совершенно секретно, вход воспрещен под страхом смерти»; предназначалась она для передачи в его распоряжение новых подопытных (и вывоза актированных), и запиралась лишь с этой, его, стороны (сов-секретность же!). А поскольку голова Менгеле была сейчас всецело занята решением проблемы с недоликвидированным Ивашкой, он отомкнул тот запор без раздумий — и лишь разглядев перед собой мудниры кромешников, запоздало сообразил, разом оледенев от ужаса и качнувшись на мигом ослабших ногах: это ведь — ЗА НИМ ПРИШЛИ!!

«Сколь веревочка ни вейся, а совьешься ты в петлЮ»…

Но, по прошествии ужасного мига, оказалось — нет, пронесло! Пронесло!! Пронесло!!!

Дверь распахнулась настежь, и в нее протиснулись четверо кромешников в форме (доктор механически отметил для себя свежие солнечные ожоги на лицах обоих ночных), бережно-бережно несущих на руках раненого — важного, видать, чина. Как ни странно, Менгеле сперва узнал свой солнцезащитный крем, что покрывал сплошной белой маской лицо доставленного. Дело в том, что склянку сей «Снежной эмманации» он буквально пару часов назад вручил влад-владычеву ординарцу, по сверхсрочному и сверхсекретному запросу Господаря (успев еще подумать со смешком: «Он там с обращением к народу, что ли, собрался самолично выступать, с Красного крыльца?»). И лишь затем — как обухом по голове — пришло осознание: да ведь раненый-то — и есть сам Господарь!

— Лечи давай, доктор! — щегольской наряд появившегося следом Чеснакова был облеплен подземной известкой и паутиной, точь-в-точь как у предыдущих визитеров, а тон не сулил ничего хорошего. — Займись-ка уже прямым своим делом!

И Менгеле с усталой отрешенностью подумал, что вот, второй уже раз за последнюю пару часов перед ним ставят вопрос ребром: «Вылечишь — останешься жив». Ибо если Господарь — единственный ему заступник в этой Богом проклятой стране — не выживет, то и ему тоже конец. Ибо взоры, какими сейчас сверлили его кромешники, говорили ясней ясного: они ему тогда мигом припомнят и Бутовский солярий, и много чего еще.

Это, как ни странно, и позволило ему взять себя в руки: ладно, чему быть — того не миновать…

— Раненого — на стол, живо! Разденьте его, аккуратно!

Обернулся к Чеснакову, распорядился повелительно:

— Доложите обстоятельства!

— Попадание метательным оружием в спинной хребет, доктор. Лезвие, похоже было посеребренным, и…

— Ясно.

Скальпель в руке окончательно вернул ему душевное равновесие:

— Всех попрошу от стенда на пять шагов!

* * *

Снег пошел гуще, и это было хорошо.

Лубянка смотрелась отсюда размытым серым пятном. Дом был каменный, современной постройки, без колонн и барельефов, с толстыми стенами, с узкими бойницеобразными окнами, с полукруглыми башнями по сторонам главного входа. В случае надобности в доме можно было продержаться. Архитектурный брат-близнец их Знаменки, между прочим.

«Две твердыни», как пошучивали на Москве…

Вернулся высланный на разведку Анчутка, доложил: ни патрулей, ни дозорных вокруг нет, совсем; снегопад — слава те, Господи! — затрудняет наблюдение, и подходы к той часовне из здания, похоже, не просматриваются.

Можно начинать.

Вологдин поискал глазами — на что бы перекреститься, но из всех московских сорока сороков, бесследно растаявших в снежной мути, в поле зрения попалась единственная часовенка — та самая.

Ну, хоть так… И где-то даже символично, усмехнулся он про себя.

Ибо часовенка та скрывала за собою неприметную железную дверцу в стене близлежащего лабаза, само существование которой (вот так уж причудливо легли нынче карты!..) обернулось вдруг самым важным из всех секретов Лубянки, что ему, как шефу «Совсем особой контрразведки», посчастливилось выведать за три года всестороннего изучения предмета.