Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

В конце письма Катков упоминал о начале преподавания в Берлинском университете двух знаменитых филологов, братьев Якоба и Вильгельма Гримм. Причиной их перехода послужила первая в истории немецких университетов коллективная профессорская отставка: уход в 1837 г. из Гёттингенского университета семерых профессоров – т. н. «гёттингенской семерки» – в знак протеста против нарушения королем Ганновера дарованной гражданам конституции[1333]. Политический резонанс этой отставки в Европе был очень широким и упрочил репутацию университетов как центров либерализма (что ярко проявилось во время событий 1848 г.). Катков сообщал читателям об этом событии, не раскрывая по понятным причинам его политического смысла, но давая прозрачный намек, что уход Гриммов сопровождался «восторженными восклицаниями всей Германии». Для него братья-филологи – носители все той же очерченной выше идеи науки, «ученые, посвятившие без раздела, с полной любовью, всю свою жизнь глубоким и тяжким исследованиям древней жизни народа, но не только не умертвившие духа, но оживляющие и самые мертвые буквы согревающим прикосновением любящей души». Катковым особо подчеркнута полная поддержка новых берлинских профессоров со стороны студентов, встретивших первую лекцию Якоба Гримма громом аплодисментов, и скромный ответ ученого на столь теплый прием: «Я вижу причину его лишь в судьбе, тяготевшей надо мною, но не погнувшей однако ни разу меня»[1334].

И в этом рассказе, как и у Неверова, можно усмотреть элемент «предвидения»: с таким же коллективным протестом в 1847 г. впервые в истории отечественного высшего образования выступили молодые профессора Московского университета, воспитанники «берлинской школы» во главе с Грановским (хотя причины, общий ход и итоги конфликта, получившего название «крыловской истории», были совсем иными), а московские студенты так же дружно солидаризировались с их позицией, поддерживали Грановского и устраивали овацию в начале его лекций.[1335] Все это вновь подчеркивает типологическую близость общественной роли российских университетов 1840-х гг. и немецкого «классического» университета, прямое воздействие последнего на первые.

К еще одному проявлению такого воздействия отнесем и публикацию M. Н. Катковым в «Отечественных записках» записи первой лекции Ф. В. Шеллинга в Берлинском университете, состоявшейся 15 ноября 1841 г., что максимально отвечало ожиданиям тех, кто надеялся, как писал С. П. Шевырев, на завершение Шеллингом после перехода в Берлин нового философского синтеза, который будет иметь огромное значение для науки в целом.[1336]

Наконец, третьим сотрудником А. А. Краевского, обращавшимся в своих публикациях к теме немецкого университета, был Николай Александрович Мельгунов (1804–1867), в 1820-х гг. один из московских «любомудров», друг С. П. Шевырева и В. Ф. Одоевского, с конца 1830-х гг. подолгу живший в Германии.[1337] В «Отечественных записках» Мельгунову принадлежали несколько статей и, прежде всего, портрет Шеллинга, встречи с которым Мельгунов специально искал во время своего первого путешествия по Германии в 1836–1837 гг.[1338] Из описания беседы вытекало особое отношение немецкого философа к русским, упоминались (в виде инициалов) посещавшие его ранее или переписывавшиеся с ним Ф. И. Тютчев, А. И. Тургенев, М. П. Погодин, П. Я. Чаадаев.[1339]

Вторым «великаном ученого мира Германии» Мельгунов называл Александра фон Гумбольдта, разговор с которым во время пребывания автора в Берлине в 1837 г. лег в основу следующего путевого очерка. Среди различных литературных и научных предметов был затронут и Берлинский университет, где Гумбольдт особенно выделил лекции Ганса и Бёка, причем курс последнего он посещал в течение года. «Не знаю, – писал Мельгунов, – кому больше приносит это чести: ученику или преподавателю – Бёку ли, которого лекции знаменитый натуралист почел заслуживающими своего внимания, или Гумбольдту, который умел оценить заслуги славного эллиниста и принять живое участие в его исследованиях».[1340]