Однако, несмотря на успех отдельных приглашений немецких профессоров в российские университеты, нельзя не заметить, что их восприятие там в 1830—40-х гг. по сравнению с началом XIX в. заметно изменилось. Теперь от профессоров требовалась не только глубокая ученость, но и знание русского языка, умение читать лекции, привлекавшие студентов. Так, например, Б. А. Дорн, крупнейший историк и филолог-ориенталист, позднее – действительный член Петербургской Академии наук, в первые годы пребывания в Харькове с трудом мог найти слушателей, желавших разбираться в трудностях арабской и персидской грамматики, излагаемых еще и на латинском языке, хотя к концу своего преподавания преодолел это препятствие и научился читать лекции по-русски.[1274] Зато профессору греческого языка Э. К. Мауреру в Харькове приходилось выносить постоянные насмешки слушателей – он так и не смог выучить русский язык и не понимал своих студентов, а они не понимали его, поскольку плохо владели немецким, из-за чего, несмотря на прекрасное знание профессором своего предмета, его преподавание, по признанию биографа, принесло мало пользы.[1275] Точно также отзывался С. М. Соловьев о пребывании К. К. Гофмана в Московском университете. И даже ученейший зоолог Э. А. Эверсман, участник многолетних экспедиций по арало-каспийской низменности, автор одиннадцатитомного сводного труда «Естественная история Оренбургского края», но при этом плохо говоривший по-русски и читавший лекции «вяло», не смог в Казанском университете добиться высокой репутации среди студентов.[1276] Очевидно, что в наступившую новую эпоху в развитии российских университетов студенты ждали увидеть на кафедре уже не ученых немцев, а ярких отечественных лекторов, талантливо излагающих свой предмет на русском языке и способных выступить олицетворением «национальной» науки.
Интересно на этом фоне увидеть, как возникал в России новый институт преподавания, характерный для «классического» университета – приват-доцентура. Хотя попытка Уварова ввести его в Петербургском университете в 1819 г. не удалась, но первые приват-доценты в России появились уже в следующем году в наиболее тесно связанном с Германией Дерптском университете. Согласно § 81 Устава Дерптского университета, принятого 4 июля 1820 г., Совет имел право «представлять о дозволении получившим ученые степени преподавать лекции о науке, к какому-либо отделению или классу принадлежащей».[1277] Для этого, однако, соискателям необходимо было представить, помимо уже защищенной ими диссертации на ученую степень, новое сочинение pro venia legendi (т. е. «для допуска к лекциям»). Устав не назначал этим преподавателям «гонорариев», но предлагал финансировать их из общего университетского бюджета, определив вознаграждение в год до 1000 руб., смотря «по прилежанию».
В Устав 1835 г. Уваров по каким-то причинам не решился ввести институт приват-доцентуры, зато в отношении Дерптского университета укрепил их статус тем, что решением Комитета министров от 8 июля 1839 г., одобренным Николаем I, на финансирование «частных преподавателей» в бюджете этого университета были выделены дополнительные средства, при этом общее их число ограничено количеством в семь человек, которые получали постоянное жалование 1200 руб. в год частично из штатной, частично из университетской экономической суммы (позднее, с принятием дополнительного штата Дерптского университета, все семь «частных преподавателей» финансировались из основного бюджета). Обязательным условием для этих преподавателей являлось наличие у них хотя бы степени магистра. Поскольку с назначением постоянного жалования они фактически вводились в состав университета, то и в правах чинопроизводства их приравнивали к адъюнктам. Кроме того, решение Комитета министров не ограничивало университет в приеме сверхштатных преподавателей с учеными степенями, читающих лекции без всякого жалования и прав службы (если таковые найдутся).[1278]
Наконец, в 1842–1843 гг. наступило время утверждения приват-доцентуры и для остальных российских университетов. Устав университета св. Владимира в Киеве, принятый 9 июня 1842 г., содержал статьи о «звании доцента» (§§ 34–36), которые во многом повторяли аналогичные нормы Дерптского университета. Для получения этого звания в университете необходимо было иметь степень магистра или доктора и дополнительно публично защитить диссертацию pro venia legendi. Доценты считались на университетской службе, но штатного жалования не получали, зато «по мере успехов в преподавании Совет ходатайствует о награждении их единовременными выдачами из экономической суммы». Здесь же разъяснялась и цель введения этого звания – доценты должны были составить «рассадник для штатных адъюнктских и профессорских мест»[1279] (впервые эта фраза практически в таком же виде прозвучала еще в Плане 1787 г.!).