Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

Итак, и Ф. Г. Дильтей, и Г. Ф. Миллер в своих записках середины 1760-х гг. выступили за достройку того, что И. И. Шувалов считал еще не законченным проектом Московского университета, до автономной корпорации через закрепление таких характерных элементов, как выборное самоуправление, университетский суд в качестве самостоятельной юридической инстанции, финансирование за счет доходов с недвижимости, введение иерархии факультетов и вообще университетских «церемоний». В то же время нельзя не видеть, что такая «достройка» означала утверждение в Московском университете явлений, от которых отказывался «модернизированный» университет XVIII в., и в этом смысле она противоречила тому направлению развития, которое пытался придать университету И. И. Шувалов. Тем самым, ярко обнаруживалось противоречие между прибывшими в Россию учеными, представляющими в силу своего происхождения и образования немецкие университеты с их уходящими в прошлое традициями, и политикой российских государственных деятелей в духе просвещенного абсолютизма с присущим ему стремлением «модернизировать» университеты.

В наиболее полном и законченном виде требования создать автономную корпорацию в России были собраны в проекте Устава Московского университета, написанном его профессорами в 1765–1766 гг. и представленном на утверждение Екатерины II. Уже у самых истоков работы над этим проектом находился конфликт между профессорами и их начальством. В декабре 1765 г. в Москву из Петербурга приехал профессор И. Г. Рейхель с письмом статс-секретаря императрицы А. В. Олсуфьева, в котором значилась воля Екатерины II профессорам сочинить «точному Императорского Московского университета положению и содержанию штат» в течение трех недель, а затем представить императрице.[670] Это было существенное изменение ситуации, с тех пор как летом 1763 г. куратор В. Е. Адодуров забрал сочинение «плана и штата» университета в свои руки (и, возможно, результаты его работы не удовлетворяли Екатерину). Профессора очень серьезно восприняли поручение и решили собираться для составления проекта ежедневно, даже прервав ради этого лекции. Заметим, что тон здесь задавали немецкие профессора, которые отстранили от работы над проектом директора университета M. М. Хераскова (не упомянутого в распоряжении императрицы!). Это вызвало резкий протест последнего и острые пререкания в заседаниях Конференции.[671]

После всех споров по требованию куратора Адодурова профессора вынуждены были вернуться к чтению лекций, и работа над Уставом, как и раньше, замедлилась. Проект под названием «Мнение об учреждении и содержании Императорского университета и гимназии в Москве» был готов только через год. Его представили сперва на немецком языке, а в ноябре 1767 г., в то время, когда в Москву на открытие Уложенной Комиссии прибыла сама императрица, профессор Барсов перевел его на русский язык и проект был отослан в Сенат.[672] Однако Екатерина II его так и не утвердила, положив под сукно и последний раз вспомнив о нем через десять лет, в 1776 г.[673]

Не уточняя пока причин охлаждения императрицы к проекту Устава, обратимся к его тексту. Все без исключения нововведения в Уставе в сравнении с проектом 1755 г. были направлены на то, чтобы создать Московскому университету полную автономию. Корпоративные права в нем были прописаны максимально четко. Профессора Московского университета хотели «равно прочим Европейским университетам пользоваться известными привилегиями», а именно, быть под «Всевысочайшим беспосредственным покровительством Е.И.В.», иметь «собственную юрисдикцию или суд», «происхождение в Академические достоинства», а также получать связанные с учеными должностями чины, как это впервые было принято в Уставе Академии художеств от 4 ноября 1764 г. (где ординарный профессор относился к 7 классу, экстраординарный – к 8 классу, а учителя в гимназии – к 11 классу)[674].