Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

С конца 1740-х гг., после перерыва в два с лишним десятилетия, российское государство вновь начало предпринимать меры по развитию высшего образования. Соответствующие проекты нашли поддержку внутри узкого круга просвещенных вельмож при дворе императрицы Елизаветы Петровны. Одним из таких проектов служило утверждение Регламента Академии наук 1747 г. и последующие попытки обустройства «Академического университета», уже обсуждавшиеся выше. Другим, тесно связанным с предыдущим, явилось основание в 1755 г. Московского университета. Его появление следует рассматривать в контексте тех же представлений о просветительской «модернизации» университетов, которые господствовали в Европе середины XVIII в. и утверждали, что государство для собственной же «пользы» и «общего блага» должно взять в свои руки образование служилого элемента и может использовать для этого существующие формы высших школ – университеты, поставив их под свой контроль.

На примере Гёттингена в предшествующем параграфе были показаны характерные черты основания европейского университета государством в эпоху Просвещения. Как будет видно дальше, большинство из них присущи и Московскому университету. Однако идейный фон его основания шире, в нем можно выделить четыре основных источника.

Во-первых, это уже присутствовавшие в Москве традиции высшего образования, связанные с Московской академией и восходящие к концу XVII в., т. е. к процессам распространения в Восточной Европе модели средневекового, «доклассического» университета, о чем подробно говорилось в главе 1. В этом смысле было бы грубой ошибкой считать, что Московский университет был создан «на пустом месте»: напротив, Московская славяно-греко-латинская академия сыграла весьма существенную роль в основании университета, которое без нее было бы попросту невозможно. Именно из академии в университет в мае 1755 г. поступили первые шесть студентов, двое из которых впоследствии стали университетскими профессорами.[596] Первые русские ученые, открывшие преподавание Московского университета в 1755 г., – ученики М. В. Ломоносова H. Н. Поповский и А. А. Барсов также, как и их великий учитель, получили первоначальное образование в стенах Славяно-греко-латинской академии,[597] да и позже академия постоянно предоставляла ресурс для пополнения университета кадрами. Одной из важнейших функций университета было издание регулярной газеты, книг и учебников в собственной типографии, а для этого сюда были переданы печатные станы и шрифты из Синодальной типографии на Никольской улице – бывшего Государева Печатного двора, где работал Сильвестр Медведев и чья деятельность также тесно связана с Славяно-греко-латинской академией. Символична, наконец, сама близость зданий университета и академии, которые в XVIII в. находились в прямой видимости друг друга, на берегу реки Неглинной, и соединялись Никольской – «улицей русского просвещения»[598].

Однако нельзя не заметить, что полувековой опыт организации Славяно-греко-латинской академии не был востребован для Московского университета, и это вполне объяснимо: реформаторы эпохи Просвещения ориентировались уже на другие образцы, а тип высших школ, который представляла академия (его аналогом в Европе были иезуитские училища), в середине XVIII в. повсеместно представлялся устарелым. Немаловажным обстоятельством являлось и то, что академия относилась к ведомству Святейшего Синода, а с петровского времени в России утвердился принцип отделения церковной школы от светской, поэтому влияние первой на вторую государством не могло приветствоваться.

Вторым источником идей и принципов, воплощенных при основании Московского университета, служила устоявшаяся к середине XVIII в. в России практика государственного управления научными учреждениями, и прежде всего Петербургской академией наук. Текущие дела в ней контролировались канцелярией во главе с советником (длительное время эту должность занимал И. Д. Шумахер), который назначался государством и даже не имел формальной научной квалификации. Это означало фактическое подчинение академиков стороннему «неученому» чиновнику, что вызывало у них, естественно, негативную реакцию, но, с другой стороны, вполне вписывалось в бюрократические реалии Российской империи. Сама канцелярия при советнике являлась бюрократическим аппаратом, в котором принимались решения по всем финансовым, хозяйственным и даже некоторым научным вопросам, например о выдаче дипломов и выплате жалования иностранным членам Академии наук. Как мы увидим, таким же образом будет организовано и управление Московским университетом во второй половине XVIII в., что вызовет и схожие по природе конфликты между профессорами и университетской канцелярией.