Ромул

Марк только пожал плечами.

   — Так повелось. Латинским царям трудно выбираться в Лавиний всем одновременно, оттого, наверно, и не встречаются каждый год. Потом, что-то есть в самом числе. Гадатели говорят, что главных богов двенадцать, хотя и перечисляют их все по-разному. А вообще-то, хоть цари и приходят советоваться с божеством, на самом деле это не столько обряд, сколько совещание правителей.

Публий подумал, что это очень похоже на латинян. Повторяют раз за разом одно и то же, не зная зачем, вот и вся их вера, а человеку со стороны не отличить священного праздника от собрания по мирским делам.

   — Значит, это не для одних латинян? Жрецы пустят к святилищу сабинянина?

   — С радостью, если он поднесёт хорошие дары. А почему ты так туда стремишься? Что-нибудь неладно на Квиринале? Я могу помочь?

   — Стремлюсь туда не я, хотя, может, и мне придётся. Это царю Тацию взбрело в голову, что раз он царствует в латинском городе, то должен быть на празднике.

Марк нахмурился.

   — Это, конечно, справедливо; город латинский, а он царь. Но например этруски, которые правят в латинских городах, никогда не появляются в Лавинии.

   — Они поклоняются другим богам, мы нет. Дело вот в чём: царь Ромул должен быть в Лавинии, чтобы его признали царём, а царь Таций, чтобы его признали равным Ромулу.

Марк ещё больше помрачнел.

   — Это место — священное. Кто принесёт туда несчастье, сам же и пострадает. В святилище нельзя заносить скверну, даже если ты убил в бою, как честный воин. Все цари, едва прибыв, проходят обряд очищения.

   — Тогда тем более Таций должен там быть, чтобы показать всем латинянам, что он невиновен. Я знаю, ты думаешь, что на нём кровь тех послов. Но он чист, и когда его примут у алтаря, всем придётся это признать.

   — Понятно. Беда в том, что святилище стоит прямо над Лавинием.

   — Думаешь, Тация могут убить? Он возьмёт охрану.

   — Бесполезно, жрецы обыщут любого, если заподозрят, что он хочет пронести оружие.

   — Тогда мстители тоже будут не вооружены.

   — Случается, что и безоружный убивает безоружного.

   — С Тацием такого не случится. Он не слабее любого, а вокруг будут родичи.

Марк всё ещё не мог успокоиться.

   — Всё-таки ему там не место. Несправедливо пролилась латинская кровь, будет несчастье.

   — Ерунда. Ему непременно надо туда поехать. Так и передам. Могу ещё предупредить его, что некоторым латинянам это кажется опасным. Тогда он будет начеку, но отправится непременно, чтобы показать, что не связан с убийством послов...

Зиму город доживал тяжело. Погода стояла плохая — зимой погода всегда плохая, но на этот раз стоило полить дождю или задуть ветру, угрожая будущим всходам, как на Палатине принимались ворчать, что боги гневаются на убийц-сабинян, а на Квиринале — что все беды начались, когда жадные латиняне не поделились счастьем и не помогли соседям привести поля в порядок. Никто не говорил о войне, о победах, не мечтал разграбить богатый город. Рим превратился даже не в деревню, а в шаткий союз двух деревень.

Но пришла весна, по бороздам зазеленел ячмень. Римляне успокоились, что всё-таки не умрут с голоду, приободрились и стали готовить посольство в Лавиний.

Приём этого посольства означал, что древние города признали Рим как равный город, поэтому посольству следовало быть пышным, великолепным и исполненным достоинства. Все помогали кто чем мог. Цари в пурпурных мантиях собирались ехать на колесницах. Ромул привёз свою давным-давно из Альбы с прочими семейными ценностями; для Тация родичи выменяли колесницу у этрусков из города Вей, отдав за неё целое стадо. Боевую колесницу смастерит любой плотник, это пара колёс да лёгкая плетёная рама. Но только этруски могли соорудить парадную колесницу: рама из прочных досок, сверху тонкий лист бронзы с чеканными изображениями богов, резное сиденье украшено белым не то камнем, не то металлом, который привозят из-за моря и называют почему-то слоновой костью. Тации отдали за колесницу сто телок и пять быков, да и то насилу упросили ремесленников.

Добыть плащ оказалось проще, хотя в Италии не знали хорошей пурпурной краски. С юга как раз забрёл торговец с рулоном купленной у чужеземцев пурпурной материи, и его уговорили продать отрез за серебро вдесятеро больше веса ткани — сабинянки пожертвовали украшениями.

Каждый царь взял конную свиту из десяти советников, без оружия по случаю священного праздника, все в одинаковых белых плащах через плечо. Публий, попавший в их число, одолжил под залог поножей красные сапоги до колен; они были заморской работы, а сейчас принадлежали наёмнику из луцеров, который зарезал ради них одинокого путешественника. Сенаторы захватили на дорогу соломенные шляпы от солнца и взяли умелого раба, чтобы сплёл венки для праздника.

Ещё царей сопровождала охрана, по сто отборных воинов в полном вооружении. Они насилу согласились ехать, поскольку долгий, утомительный путь им ничего не сулил. Им предстояло остаться в десяти милях от Лавиния, потому что в пределах видимости от святилища нельзя было находиться с оружием.