Ромашка-3

Она наклоняется в мою сторону:

- Куда, я лезу?

- Проводы, слезы… Вот, кто-нибудь тебя просил?

- Что значит, кто-нибудь меня просил...

Дорохина всплескивает руками и усаживается на диван возле меня:

- Ты здесь такие нюни распустила!

- Что я распустила?

Имею право! Светка повышает голос:

- Еще бы пять минут и вообще бы…

Что вообще бы? Тут мама с папой, которых сто лет не видела! Пытаюсь оправдаться:

- Это мои родители.

Зажимаю рот и нос, чувствуя влагу на пальцах. Да я готова разреветься и что? В глазах слезы – убить меня за это?

- Слушай, Маш, я понимаю, кто эти люди… Просто твое слезоточивое прощание смотрелось со стороны как-то странновато. Я все это дело прекратила. Еще вопросы есть?

Да, права, ты Светочка, права… Смотрю на потолок, а потом, наморщив лоб, вниз в пол, чувствуя себя самой несчастной на свете. Только и ты меня Свет пойми – это для тебя они дядя Паша и тетя Надя, а для меня… Половина жизни. И родней их для меня нет, и не будет. Отворачиваюсь:

- Свет, ты извини, правда… Просто я их так люблю.

Не ругать меня надо, а пожалеть… Утыкаюсь лбом в плечо подруги и та вздыхает:

- Маш, да я понимаю. Ну, слава богу, что мы хоть как то выкарабкались из этой ситуации.

4-2

Маша

До конца рабочего дня еще долго и Дорохина отвозит меня в офис на своей машине. Едва успеваю зайти к себе и бросить сумку, как звонят по-городскому из типографии – будем запускать рекламу или будем снимать заказ? Говорила же Насте - все подобные вопросы переводить на Федотова. Теперь придется идти к шефу. Торопливо постучав, захожу в кабинет к начальнику и застреваю в дверях – кажется, не вовремя, здесь уже занято: у стола стоят Валя Мягкова и Стужев, а сам Петрович, поднявшись из кресла с диким лицом, яростно драит лысину. Все головы поворачиваются на стук, в мою сторону и я спешу объяснить мое появление:

- Ой, извините. Николай Петрович, я прошу прощения, там из типографии звонят.

Федотов прикрыв глаза, важно кивает:

- Мы сейчас, как раз, о тебе и говорили.

Почему «как раз»? И причем тут типография? Шеф поворачивается к Александру:

- Давай, давай, давай, трави дальше. Чего ты замолчал? Глаза в глаза.

Все же про меня? Это даже любопытно послушать - склонив голову набок и поджав губы, делаю заинтересованное лицо. Сашок засовывает руки в карманы брюк и разворачивается в мою сторону:

- Могу и в глаза.

Приподняв бровь вверх, готовлюсь к первому выпаду

- Госпожа Филатова…

Стужев делает паузу… Наверно считает ее многозначительной. Тоже мне, Станиславский

нашелся.

- Может вы, все-таки, назовете свое настоящее отчество?

Наумыч продолжает чесаться, Валя смотрит то на меня, то на Стужева, все ждут какой-то моей реакции, а я, честно говоря, никак не врублюсь о чем он. Забыл мое отчество? Кошусь на Федотова – может он пояснит?

- Не поняла.

Лицо Cтужева становится еще загадочней:

- Да все ты поняла, да, Гермиона?

Я Гермиона? Походу у Сашка совсем крыша поехала. Интересно, кто же его так хорошо приложил по башке? Хихикаю и бросаю взгляд на Валентину – уж кто-нибудь должен был заметить, что у товарища проблемы с психикой.

- Какая Гермиона, Стужев, ты что «Гарри Поттера» начитался?

- Да, нет, сказки рассказывать это твоя привилегия.

Он оборачивается к Федотову и опять делает многозначительное лицо:

- Может и нам, парочку сказочек расскажешь.

Замечаю на столе пустую бутылку виски с испачканным стаканом и чуть укоризненно смотрю на шефа:

- Николай Петрович, вы что ему, тоже наливали?

Федотов суетливо хватает со стола стакан, переставляя куда-то вниз, а бутылку с вискарем прячет себе за спину.

- Как ты могла?!

Дальше вести пустой разговор не вижу смысла и разворачиваюсь на выход.

- Понятно.

Слышу в спину вскрики Стужева:

- Эй, эй, подожди, подожди… Я, сейчас, Николай Петрович.

Уже на выходе из кабинета, чувствую, как его клешни цепко впиваются мне в локоть:

- Слышишь, ты! Ну, что…

Он тащится за мной, и я дергаю рукой, стряхивая чужие пальцы.

- Слушай, Саня, я думала болезнь прошла, а она прогрессировала.

Сашок злобно шипит:

- Какая еще болезнь?! Прогрессировать скоро будешь ты! Причем на нарах.

Мне остается лишь покачать головой. Интересно, какая муха его укусила. Теперь бы раскопать, что все это значит и что этот клоп задумал, прежде, чем меня укусить. У того вдруг улучшается настроение, и он ехидно улыбается:

- Да, Гермионушка?

Моя новая кликуха от Стужева, «Гермионушка», вызывает у меня очередную порцию смеха, хотя, может быть, чуть-чуть и наигранного:

- Слушайте, люди, вызовите кто-нибудь «скорую», а то человеку плохо.

Даже если он теперь меня будет все время так называть, вряд ли от этого сажают на нары. Не обращая внимания на продолжающееся змеиное шипение, иду к себе в кабинет. Уже на пороге слышу:

- А еще лучше милицию!

Захожу внутрь и прикрываю за собой дверь.

***