Романтика

Мне надоедает. Снова тоскливо. Я как-то потерял нить вообще всего этого. Снова смотрю на мертвеца с красным шарфом. Но он уже такой унылый. Шарф скучный.

Проходит сколько-то времени. Смена дня и ночи уже не имеет никакого значения. Да, ночью видно хуже. Проще споткнуться и выбить себе зубы об асфальт. Но кого это волнует. Боли не почувствуешь. И даже если кто-то будет рядом, смеяться не будут. Всем плевать. Да, может, потом будет неудобно жрать, зато не будет мыслей, чтобы сфокусироваться на этом обстоятельстве. Не обязательно жрать живых людей. Их теперь мало-мало. Теперь никакой отрады не осталось. Да и кто сказал, что их жрут ради пищи? Это только ради жизни, ради души, ради того, что у нас отняли. Да какая разница… Для пищи можно время от времени забредать в магазины или в дома какие-нибудь. Или на улице подбирать. Запихивать в рот тухлятину всякую. Челюсти движутся, как-то спокойнее становится. Ну почти-почти как в жизни бывало, когда еду ешь. Какие-то процессы что-то там вызывают. Не знаю. Потом, бывает, раздуешься изнутри. А газы выходят, и легче сразу. Это, наверно, хорошо.

Вы бы удивились, узнав насколько быстро гниёт одежда.

А в лунные ночи можно на луну смотреть. Смотреть всю ночь. Она чистая, свежая, такая прохладная. И яркая в полнолуние. И стоишь, и смотришь. А чего смотришь – непонятно. Как будто она могла бы темноту в башке своим светом разогнать. Хрен там. У кого с шеей плохо, да кто совсем обветшал, бывает, башка прямо в это время и отваливается, и падает замертво. Счастливчик или бедолага? Наверно, можно было бы даже поразмышлять над этим, но мне так плевать на всё, что идите все в жопу. Мне так плохо. Очень плохо.

Зато вот луна, да, можно сосредоточиться. Она круглая.

Да, проходит время, и я встречаю её. Не луну. Нет, я не помню, как зовут. И не знал, во что она была одета в последний день своей жизни. Помните, тот поцеловал её в мае перед уходом на работу, когда она ещё спала. Обычно узнавал, во что она оделась на работу, только когда она возвращалась вечером домой, где уже сидел, играя на приставке в игру, допустим, про зомби. И так бывало почти каждый день. А зачем все эти воспоминания? Не надо уже. Откуда?

И ещё, про одежду, она жаловалась, что меня не интересует, как она одевается. Потому что… Не помню, почему. Не помню, почему меня должно было это интересовать. И сейчас она во что-то одета. Узнал не по походке. Это точно. Не понимаю. Только ковыляю вслед за ней. Тот пошёл бы. Она и не видит меня на городской улице. Приходится огибать машины. Это очень, очень долго. И трудно. От таких вещей устаёшь. Проще всего идти по прямой. Нужно ходить по прямой. Когда обходить нужно – это плохо. Лучше так не делать. Хотя, на самом деле, в итоге нет никакой разницы.

Наверно, разглядел форму лица. Тот помнил форму. Свекольная форма лица, как она сама говорила. Хотя, не уверен, что она так говорила. И вообще, как я могу быть в чём-то уверен? Я? Я. Пусть я буду.

Наверно, мимо меня за всё это время проходило хотя бы несколько похожих на неё девушек. Живых или мёртвых. Кто знает, может, она видела меня… в таком виде, когда ещё была жива. Может, это я её сделал такой. Я этого не помню. Точно не помню. Да, собственно, кому какое дело? Может, за это время я как-то изменился? Скучно. Не могу. С её головы на лицо свисает клок кожи с волосами. И болтается на ходу. Но это она. Хоть у неё и сине-бурая какая-то кожа со свернувшейся желеобразной кровью. Сейчас она спиной ко мне. Я узнаю эту спину. И это было бы удивительно, что я что-то способен узнать. Воспоминания того! И я их как бы помню! Если бы я был способен обратить на это внимание и удивиться. А так просто иду за ней, потому что, вроде бы узнал форму лица и, потом, эту спину.

Нет, вы не правы, если подумали об этом: у меня не начинает стучать сердце или разжижаться кровь. Зато от интенсивной ходьбы туловище испускает газы. И нет, от неё не исходит жизненная сила. Жизненной силы больше в том красном шарфе. Такой он всё-таки был яркий, этот шарф, красивый.

Догоняю её наконец-то и, насколько могу, крепко хватаю за плечо. Отголосок такой замысловатой эмоции как «хорошо было бы сейчас испытать радость» промелькивает, но он сам по себе такой крохотный и сложный, что не успеваю заметить, как он растворяется. Ведь это совершенная случайность, которая могла и не случиться. Или сломаться, если бы она могла идти быстрее меня.

Поворачиваю её лицом к себе. И ничего не чувствую. Вижу, как болтается высохший кусок кожи с волосами. У неё обглодана нижняя губа и торчат зубы. Ничегошеньки не чувствую. Хотя, кажется (кажется? Может ли казаться?), что помню, что обещал найти её, и обещал, что всё будет хорошо. Когда мы были живыми, в фильмах всегда такое обещали. Не знаю, почему. И сейчас тоже не знаю, почему говорил тогда, что будет хорошо. Но точно помню, правда, я помню, что была причина говорить так. Так странно.