Роман с простатитом

Ну, и раз уже пошло о самом стыдном, я согрешил не только со смертью, но и с изящной словесностью: романтику да не подцепить графомании! Я пытался создавать словесные аккорды-диссонансы, калейдоскопы из осколков бытия: как прекрасен мир! как ужасен! мерзок! божествен! Я успел обрести кое-каких поклонников среди эстетов – и ненавистников среди редакционных идеологических сторожей, но погиб я, попавши в лапы борцов за Правду: я поверил, что нужно писать правду о деформациях фабрично-колхозного строя, о тяготах простого человека, и в конце концов написал что-то настолько правдивое, что меня до сих пор корчит от стыда (у искусства есть два врага: первый – Ложь, второй – Правда).

А вот на “осколки” рука почему-то не поднимается. Сами-то они – лишь бы только кто-нибудь когда-нибудь на них не наткнулся: я ведь и не заметил, что пою в хоре неповторимостей: “Смотрите, какой я невероятно чувствительный!” – в хоре маменькиных сынков, ужаснувшихся, что больше никто просто так обожать их не будет.

Жалко мне лишь подпочвенного душевного толчка, а плоды – они всегда убоги: значительность человека определяется размерами катастрофы при попытке пройти сквозь материю.

Я сразу подобрался, когда мне позвонил однокурсник Петя Пилипко, перекинувшийся из физиков в психологи. Поскольку ко мне всегда тянулись несамодостаточные личности, мне предлагалось возглавить волонтерскую службу помощи потенциальным самоубийцам.

Выяснилось, что я довольно крутой деляга, когда стараюсь не для себя: я сплел целую сеть симпатий, благодаря которой в полчаса мог достать билет или путевку, устроить медицинскую консультацию или юридическую справку, подыскать собеседника или внимательного спутника по кругам канцелярского ада. Немало народу я проводил на тот свет и обратно и убедился, что несамодостаточные убивают себя, а самодостаточные – других. Но причины причин любого самоубийства всегда уходили в глубь времен – за дерзновенных предков расплачивались потомки: я столько раз видел, как Свобода в минуту раскатывает по бревнышку то, что веками возводил Долг,

– ведь нас стесняют и стены собственного дома, ибо сквозь них невозможно выйти когда вздумается: нас укрепляет и защищает именно то, что нас же угнетает и теснит.

Я видел, как люди проваливались в полыньи из-за того, что век назад какой-то великий гуманист указал им более удобную тропинку к счастью: самоубийства – плата за обновления. Почему же я в конце концов оставил барахтаться без помощи своих товарищей по несчастью? Потому что они не были товарищами по мятежу: никто из них не восставал против материи – они всего лишь хотели бежать из невыносимых ее обстоятельств, только и всего. А тот парень, чьи руки выскользнули у меня из пальцев, – после него я лишь

“профессионализировался”, понял, что дружба дружбой, а скафандры врозь, я не могу вешаться с каждым своим пациентом.

Служение, сделавшееся просто службой, я оборвал, заметив, что обрел отвратительную повадку всеведущего снисходительного гуру.

Петя Пилипко пытался спасти меня для психотерапии, перебросив на сексуальное насилие. Жертвами насилия занимался ослепительный

Олег Солнцев – прекрасный, как Аполлон в очках, отпустивший роскошную бобровую бороду, – одна только внешность его могла вновь примирить с мужчинами. Он был умный фантазер вроде меня, только витал по земле, что не в пример полезнее, но и опаснее тоже. Олег взбодрил вечерний семинарчик “Тайны секса для начинающих”, где растолковал нам, что изнасилование разрушает базовые ценности – чувство защищенности, доверие к людям и тому подобные спасительные иллюзии.

– Но ведь и хулиганство уничтожает чувство защищенности, и мошенничество уничтожает доверие – в чем специфика изнасилования?

Олег задумался (это он умел), но тут в меня впустила когти черная феминистка – из их новоявленного стана Олег навербовал стайку амазонок от двадцати до семидесяти, от губошлепистых до бритвенногубых: одни (простодушные) желали помочь обиженным, другие (целеустремленные) помочь себе или отомстить обидчикам.

Отрядик возглавляли две вожди… хи? цы? – одна из белой, светской, другая из черной, аскетической, ветви ордена.

– Вот он, маскулинистский цинизм! – готовой вот-вот лопнуть струной прозвенела черная (довольно хорошенькая, седеющий спортивный тип с приподнятым носиком и поникшей грудью). – Как только язык может повернуться – сравнивать избиение и изнасилование! А если бы вам выкололи глаза?!

– Это не ответ на мой вопрос, – промолчал я, потому что она хотела бить, а не узнавать.

Это и был семинар по-феминистически: задавать вопросы запрещалось, ибо это оскорбляло память падших. Как дворянину не понять плебея, буржую рабочего, еврею русского, неверующему верующего, так мужчине никогда не понять женщину. Живут исключительно мужчины – вечно веселые, неизменно здоровые, с ликующим ржаньем галопируют они по жизни, не замечая детей и забот, переваленных ими на женщин. Умрет ребенок – мужчина лишь слегка огорчится, – это говорилось на полном серьезе. И секс для мужчины удовольствие, а для женщины – еще один гнет.