Роман с языком, или Сентиментальный дискурс

А вот тут мне Аню становится по-настоящему жалко. Пусть возмутятся феминистки всего мира, пусть эти железные женщины отгородят меня железным занавесом от контролируемых ими университетов и международных конференций, но вынужден признаться, что женская доля меня трогает в первую и главную очередь своей любовно-семейной стороной; профессиональная карьера уж как-нибудь приложится. Поэтому Анино скоропостижное одиночество отзывается во мне кратковременной болью, и в это мгновение наши неблизкие души успевают чуть-чуть соприкоснуться. Я слушаю ее тихо и осторожно, стараясь не помешать свободному, нервно-трепетному излиянию усталого и перенапряженного сердца.

«Прогнала егонавсегда»… За местоимением стоит мало что мне говорящее имя непризнанного стихотворца, которого Аня тащила на себе лет около десяти. Имея какую-то инженерную профессию, да к тому же еще умея руками работать, чинить всякую электронику, этот красавец почему-то решил, что складывание в течение целого дня в среднем от двух до двенадцати зарифмованных строк, содержащих одну вторичную мыслишку да пару метафорок не первой свежести, требует от автора полного отрыва от производства. Увы, Аня сама поощрила своего избранника к паразитическому образу жизни, положив все силы на доведение до печатного станка его эгоцентрической лирики. Это ведь сейчас достаточно трехсот-пятисот долларов, чтобы мечта жизни в момент сбылась: десятки типографий готовы помочь тебе сравняться с двадцатидвухлетней Ахматовой, держащей в руках свой «Вечер». А в те поры, в конце восьмидесятых, что-то там еще нужно было «пробивать»…

— Он встретился с Хавским, который тогда занимался поэзией в новом кооперативном издательстве. Где-то они сидели, а потом приехали допивать к нам домой. Максим совершенно вырубился, но, отключаясь, успел потребовать, чтобы я Хавского проводила до автобусной остановки. Путь туда лежит через парк, и там этот деятель начал меня заваливать. Прижал к дереву, здоровый, черт, тяжелый… Тут на счастье компания молодых ребят проходила, спугнула. Как я его в автобус засовывала — еще та была картинка…

С Хавским, между прочим, я случайно знаком: он в аспирантуре учился двумя годами старше меня. Всегда я знал, что он не семи пядей во лбу, что книжки его и статьи довольно макулатурные, но такого кретинизма даже от него не ожидал. Сколько бы там ни было выпито — как можно надеяться на то, что интеллигентная женщина отдастся тебе в публичном месте, царапая свои чистые беленькие ягодицы о корявое дерево или пачкая их на усеянной окурками траве? Да надо нам сейчас просто взять и написать письмо в ВАК с предложением лишить этого недоумка степени доктора наук. Он ее решительно недостоин!

Аня тем временем продолжает, нервно теребя свои крупные, демонически-тревожные бордовые бусы:

— Наутро я стала с Максимом объясняться, тут со мной истерика приключилась, я так ногой о пол топнула, что вывихнула ее. Пришлось ему на руках меня в поликлинику тащить…

Аня уже привстала из кресла и, кажется, готова роковой жест повторить — настолько живо в ней воспоминание. Делаю решительный шаг к ней навстречу, обнимаю за плечи и неожиданно для себя поднимаю… Ни Тильду, ни Делю, ни Настю носить на руках в буквальном смысле я даже не пытался — ввиду их значительного реального веса и своих весьма умеренных атлетических возможностей. Ощущение новое и специфическое. Но куда нести?

Ближайшей целью оказывается диван. Анины глаза обморочно закрыты, тело обмякшее, как у больной. Поцелуй напоминает искусственное дыхание «рот в рот»: не сразу ее язык оживает и твердо встречается с моим. «Да, да» — шепчет, когда моя ладонь ложится на область сердца, освобожденную от легкого ажурного лифчика. Но руки ее не отброшены назад, а как будто готовы к сопротивлению. Не Хавский ли я? Нет, джинсики вроде бы покорно сползают с тонких бедер.

И вдруг — недружелюбный жест руки, защищающей последний рубеж и отводящей мою руку от трусиков. С такими афронтами я не сталкивался со студенческих времен, слегка обижаюсь — но не более чем на полсекунды.

Она ведь только автоматически протестует, у нее, бедняжки, даже на честное согласие нет сил, и я раздеваю ее, как врач «скорой помощи», как пугливого ребенка перед уколом. Ум-то мой довольно ясен, вожделение несильное: всего несколько дней назад я встречался с молодежью, а в моем возрасте…

Почему она вся такая влажная? Может быть, температуру надо было измерить? Чувствую, как ввожу, ввожу в нее свою энергию, немного опасаясь передозировки. Тянусь губами к ее бордово накрашенным, а они капризно шепчут:

— Ну скоро?

— Но я хотел… — оправдываюсь растерянно.

— Да я уже давно…

Ну, старик, до сих пор не постиг ты элементарных вещей, не научился различать женские состоянья… Не советую тебе корчить из себя знатока и секс-разбойника… Ну вот и все, все… Неловко как-то, однако.

— Нет, нет, ты не уходи…