Роман о Виолетте

Коридорные, приносившие ванну, обычно разогревали мое белье у себя в натопленной комнате и приносили его в ящике из красного дерева, где оно долго сохраняло тепло. Я положил ящик на стул возле ванной и достал оттуда пеньюар из батиста и несколько хлопчатобумажных полотенец, после чего повесил на кресло халат из белого кашемира, поставив внизу две турецкие домашние туфельки из красного бархата с золотым шитьем.

Через четверть часа моя маленькая продрогшая купальщица выпорхнула из туалетной комнаты и мелкими шажками с очаровательным «брр…» подошла поближе к огню.

– О, как красиво и как тепло! – воскликнула она и села на корточки перед камином, пристроившись у моих ног.

Она была задрапирована, словно Полимния. Пеньюар живописно облегал влажное тело. Сквозь тонкий батист просвечивала кожа.

Девочка с любопытством огляделась вокруг:

– Боже мой, как здесь мило. Неужели я здесь останусь жить?

– Пожалуйста, если тебе угодно. Но только для этого необходимо разрешение одного человека.

– Кого же?

– Твоего отца.

– Отца! Да он будет счастлив, когда узнает, что у меня появилась прекрасная комната и свободное время, чтобы учиться.

– Чему ты желаешь учиться?

– Ах, и вправду нужно сказать вам об этом.

– Расскажи мне, дитя мое, надо мне все рассказать, – наклонился я к ней, она приподнялась, и наши губы соприкоснулись.

– Помните, однажды вы дали мне билет на спектакль?

– Что-то не припоминаю…

– В театр Порт-Сен-Мартен, на «Антони» господина Александр а Дюма…

– Безнравственная пьеса, девочкам не следует ходить на такие представления!

– Я так не считаю. Спектакль настолько взволновал меня, что с этого дня я заявила сестре и господину Эрнесту о своем желании стать актрисой.

– Вот оно что!

– Господин Эрнест с сестрой переглянулись, и она сказала: «Право же, если у нее обнаружатся хоть малейшие способности, пусть лучше будет актрисой, чем останется белошвейкой!»

А господин Эрнест добавил: «Если она действительно способная, я мог бы ее продвинуть через свою „Театральную газету“.

– Все это просто восхитительно! – вырвалось у меня.

– Госпожа Берюше была предупреждена, что я останусь ночевать у сестры и вернусь на следующее утро. После спектакля мы пришли на улицу Шапталь; там я принялась декламировать, показывать основные запомнившиеся мне сцены и разводить руками, вот так.

Виолетта широко взмахнула руками – батистовый пеньюар раскрылся, и она невольно продемонстрировала мне истинные сокровища любви.

Я обнял ее, усадил себе на колени; она там свернулась клубочком, точно в гнездышке.

– Что же было дальше? – спросил я.

– Так вот, господин Эрнест сказал: «Если она твердо решила, то понадобится два-три года подготовки, прежде чем она сможет дебютировать, и надо бы написать отцу».

«А на что она будет жить эти два-три года?» – cпросила Маргарита.

«Все будет хорошо, – успокоил ее господин Эрнест, – она хорошенькая. А красивой девушке нечего тревожиться за свое будущее – она никогда не пропадет. От пятнадцати до восемнадцати лет она наверняка найдет какого-нибудь покровителя, тем более что потребности у твоей сестренки, как у птички. Ей бы только крупинку проса да гнездышко».

Я повел плечами, глядя на маленькое беззащитное создание, лежавшее в моих объятиях, словно в колыбели.

– На следующий день мы написали папе, – продолжила она.

– И что ответил папа?

– Его ответ был таков: «Вы обе бедные сиротки, брошенные в этот жестокий мир, и единственная ваша опора – шестидесятисемилетний старик, но и меня вы можете лишиться в любую минуту. Умру я – и вы останетесь без всякой поддержки. Так что храни вас Бог! Действуйте, как сочтете нужным, лишь бы старому солдату не пришлось краснеть за своих дочерей».

– У тебя сохранилось это письмо?

– Да.

– Где оно?

– В кармане одного из моих платьев. И тут я подумала о вас. Я рассудила так: раз вы дали мне билеты в театр, значит, водите знакомство с теми, кто ставит спектакли. Мне давно хотелось обратиться к вам, а я не осмеливалась, все откладывала на завтра… Но поведение господина Берюше придало мне решительности. Видно, так было угодно самому Провидению.

– Да, дитя мое, теперь я действительно начинаю в это верить.

– Значит, вы сделаете все, что сможете, чтобы я выступала на сцене?

– Я сделаю все, что смогу.

– Ах, какой вы милый!

И Виолетта, ничуть не смущаясь тем, что у нее раскрылся пеньюар, бросилась мне на шею.

На этот раз, признаюсь, я был ослеплен; рука моя заскользила вдоль ее спины, изогнувшейся от одного этого касания, и остановилась, лишь достигнув цели, – пределом совершенного путешествия явился пушок, нежный и гладкий, точно шелк.

При первом же соприкосновении с моей рукой все тело девочки напряглось, голова с ниспадающим каскадом черных как смоль волос запрокинулась, меж приоткрывшихся губ заблестели белоснежные зубы и стал виден трепещущий язычок; взор подернулся сладкой истомой. А ведь я едва притрагивался к ней пальцами…