Роман, каких тысячи

Здесь, наверху, расстилалась бескрайняя, ничем не загроможденная степь, вблизи возделанная под кукурузное поле. Высоковольтная линия электропередач и водонапорная башня одинаково затеряно смотрелись на ее просторе. А море с высоты предстало по-настоящему огромным и непривычно разноцветным. Здесь – серое под дождем, а по правую руку вдали, где Одесса – солнце, и морская изумрудная гладь, а ближе к горизонту темная яростная, почти чернильная, синева штормовых волн.

Он подошел к самому краю обрыва и , глянув вниз, испытал легкое головокружение. Он боялся высоты, как и она…

Они гуляли в ЦПКиО и набрели на аттракционы, и он уговорил ее прокатиться на Чертовом колесе. В эту весну они все делали, очертя голову, безотчетно, словно заново открывали для себя мир. Да так оно и было на самом деле – для них двоих все было в первый раз, и прежний их опыт существования в мире, каждого по отдельности, оказался мелким, несовершенным и не мог быть востребованным.

Очереди в кассу не было никакой, их услужливо усадили в железную, ненадежную люльку, огороженную по бокам только цепью. При посадке колесо, не останавливаясь, медленно продолжало двигаться. Постепенно, точнее – поэтапно, они поднимались все выше и выше, и не успели опомниться, как люлька, , в которой они сидели напротив друг друга, оказалась на страшной высоте, высоко-высоко над деревьями и крошечными человечками внизу, и в этот момент он увидел, как она вся напряглась от нахлынувшего испуга, но продолжала смеяться, отчаянно пытаясь выглядеть бесшабашно радостной. Он видел ее, даже не женскую, а скорее детскую беззащитность перед своим страхом. Она призналась, что ей ужасно страшно. Как назло, колесо еще больше замедлило свое вращение, и открытая люлька, покачиваясь, застыла на самой верхотуре.

«Смотри только на меня, только на меня, – приказал он ей, и мысленно обругал себя, вспомнив ее недавний обморок в операционной и испугался, что вдруг она и сейчас потеряет сознание. Своими заклинаниями он также спасался и от собственного страха – не мигая глядя перед собой, на всю жизнь запоминая ее , сидящую посреди неба , в сером плаще с поднятым воротником. – Вот так, только на меня. У тебя такие красивые глаза. Такие красивые брови. Да, да. И такой красивый лоб и волосы» – гипнотизировал он, заклиная колесо вертеться быстрее. И только когда они миновали пик и стали спускаться, страх внезапно исчез, исчез совсем, и осмелев, она даже обернулась посмотреть, не виден ли отсюда ее дом на берегу Финского залива.

Хороший был день, солнечный, теплый, и только начинался. Очутившись снова на земле и посмеявшись над пережитым стрессом, они независимо друг от друга пришли к выводу что проголодались. Пожалуй впервые натюрморт с неубранной со стола грязной посудой и стаканами, в кафе, куда они тут же зашли, не раздражал, а казался уютным и живописным. Занятые друг другом, они легко мирились с окружающей действительностью, и чем проще она была, тем лучше. Ангелы – не снобы, и им тошно на небесах, как выяснилось.

Чахохбили были единственным блюдом в меню.

– Похоже на последствия куриной атомной войны, – сказал он, разглядывая на тарелке месиво из перемолотых косточек с обрывками кожи и мяса. – А. как вам на вкус? Вы должны хорошо разбираться в грузинской кухне.

Он намекал на ее приятельские отношения во время учебы в институте с однокурсником из Тбилиси, которого звали Мамука. С ее слов, это был не обремененный интеллектом, но симпатичный неглупый парень, с природным юмором и иронией, хорошо разбирающийся в людях, всегда готовый по-мужски защитить ее. Она шефствовала над ним, готовила к сессии, подсказывала на экзаменах… Мамука же , вообще, считал ее светочем знаний и восхищался ее остроумием. Никаких знаков любви с его стороны не наблюдалось, оба они довольствовались только дружбой, в которую, как известно, мало кто верит.