Роман, каких тысячи

– Представляю, как вы стоите в очереди и, глотая слюнки, любуетесь процессом приготовления – аппарат выдавливает из себя толстые кольца блеклого, белого теста, и заготовки начинают медленно-медленно проплывать по кругу в кипящем, шипящем масле. Темп их продвижения настолько медлителен, что вызывает всеобщее раздражение. Продолжая испытывать ваше терпение, тесто становится все темнее и темнее и, наконец, готовая, темно-желтая пышка выкатывается на поднос. Завораживающая метаморфоза. Сверху пышка посыпана сахарной пудрой, в которой неизбежно испачкается ваше лицо при поедании. Жирными масляными пальцами – тонкие дешевые бумажные салфетки мгновенно пропитываются маслом и не спасают – вы сжимаете стакан «бочкового» кофе с молоком…

– Прекрасно. А, кроме пышек, я еще люблю жареные пирожки с мясом.

– Замётано. В следующий раз пойдем в «Колобок», тут неподалеку на Чайковской. Чего ты смеешься?

– Так…Тоже кое-что вообразила… Главврача вспомнила. Сегодня на отчете она вдруг стала сетовать, что на территории больницы много кошек развелось. Я представила, что теперь, сдавая дежурство, мы обязаны будем предъявлять изловленных за сутки кошек, вроде матросов на корабле, что за крыс получают отпуск. И как вы входите в кабинет и вместе с кипой историй болезни гордо вбрасываете ей на стол жирного, рыжего, пушистого кота, а сзади виновато плетемся мы с Ридовной, волоча за собой по полу за хвосты жалких, ободранных кошек, не идущих ни в какое сравнение с вашей добычей.

– Хохотушка ты.

– Это у меня гипоксия мозга после суток.

А после кулинарии они направились к «Родине», где вторым экраном шел «Жестокий романс». Две серии… и он, не выпуская ее руки из своей, жалел, что не двадцать. Он смотрел на ее профиль в отраженном свете экрана, стараясь запомнить ее лицо таким, каким оно было сейчас при этом освещении и думал, какой постоянно счастливой могла бы быть его жизнь рядом с ней. Сам себя счастливым не сделаешь, счастье всегда кто-то дарит, оттого и ищут, и всю жизнь ждут , и сохнут в разлуке, и не могут жить без этого человека. Он хотел запомнить свое подобострастное счастье в этот час, запомнить навсегда, потому что такие пустяки, как прикосновение, взгляд и делают жизнь жизнью и, если уметь воспроизводить это в памяти, то этим можно прожить какое-то время.

С раскисшим сердцем следя за тем, что происходило на экране, он чувствовал , что остро завидует Михалкову, блистательно исполнявшему роль Паратова, и неизбежно ревнует. Увы… надо признаться, что сам-то он скорее Карандышев, и это в его физиономию летят брызги от яблока, разбитого ударом волосатого кулака настоящего мужчины. И сам он никогда не будет владельцем пароходов, золотых приисков, банков… никогда не станет сильным мира сего, никогда не подарит Н. бриллиантовое колье. Что, вообще, он может ей дать? – Ничего. А, как хотелось бы…

В те дни кино действительно стало для них «важнейшим из искусств». Кинотеатр был единственно удобным местом, где они могли уединиться, укрыться в темноте от посторонних глаз. Он помнит каждый просмотренный вместе фильм. Странно, но именно в то время на экраны выходили необыкновенно талантливые, интересные фильмы, как по заказу. Ну, например, «Бал»…

Он ждал ее на Невском, возле «Художественного». Жаркий весенний полдень. Мимо него магмой текла по тротуару людская толпа, извергаемая метро. Казалось бы – ну как не затеряться в таком многолюдье, он запросто может прозевать ее, но глаза настойчиво и собранно фиксировали сотни лиц, мгновенно освобождаясь от ненужных следов на сетчатке – нет, нет, не то, ждите, нет, нет… стоп! Господи, как же она хороша сегодня! Как ей идет этот светлый пиджак, в котором он никогда не видел ее раньше, совершенно новый для нее стиль. Как ей идет солнце, весеннее тепло! И как все безукоризненно – прическа, косметика, ресницы, губы… как с обложки глянцевого журнала. И, видимое только ему, смущение своим великолепием. А толпа обтекала ее, не задевая, не прикасаясь, несла ее, но она сама не принадлежала этой реке.

– Что? Что-нибудь не так? Где? Тут? Могли бы и не заметить, маленький прыщ не сделает из красавицы уродину.

– А не надо выдавливать то, что ниспослана природой. Лихо пусть себе и лежит тихо.

«Зацеловать до смерти и все дела»

– Ели бы я вчера не поработала над этим, – ткнула себя в щеку, – вы бы сейчас старательно делали вид, что со мной незнакомы.

– Откуда на вас такая роскошная вещь? Сюда так и просится «Орден Трудового Красного Знамени» на лацкан; как у знатных ткачих тридцатых годов.

– Франция.

– Ой? Так я и поверил.

– Могу этикетку показать. Нет, мне это нравится… – возмутилась она. – Все-таки правда, что мы, женщины, одеваемся только для себя, друг для друга, а мужчинам все равно, что ни одень.

– Сейчас мы опоздаем на журнал.