Роковое совпадение

— Иногда, когда я держу его за руку, — наконец медленно говорю я, — кажется, что она уже не вмещается в мою ладонь. Я хочу сказать: ему только пять, понимаешь? Но я уже чувствую, что ждет нас впереди. Иногда его ладонь кажется слишком широкой, а пальцы — слишком сильными. — Я смотрю на Адриенну и пожимаю плечами. — Каждый раз, держа его за руку, я думаю, что это может быть в последний раз. В следующий раз уже моя ладонь будет лежать в его руке.

Она мягко улыбается мне:

— Милая, он сегодня не придет.

Уже без четырнадцати час. Я отворачиваюсь, потому что Адриенна права.

Надзиратель будит меня ближе к вечеру.

— Идем, — ворчит он, отпирая дверь моей камеры.

Я сажусь на койке, потирая сонные глаза. Он ведет меня по коридору в ту часть тюрьмы, где я раньше не бывала. Слева ряд комнатушек — мини–тюрьмы. Надзиратель заводит меня в одну из комнат.

Помещение не больше чулана, где хранится садовый инвентарь. Внутри перед окошком из оргстекла стоит стул. Сбоку на стене висит телефонная трубка. По ту сторону окна, в комнате–близнеце, сидит Калеб.

— Ох! — Мой вскрик похож скорее на всхлип. Я бросаюсь к телефону и прижимаю трубку к уху. — Калеб, — говорю я, понимая, что он видит мое лицо и может прочесть слова по губам, — пожалуйста, пожалуйста, возьми трубку.

Я снова и снова показываю, чтобы он снял трубку. Но лицо мужа остается непроницаемым. Руки крепко сцеплены на груди. Он не хочет уступить мне даже в этом.

Я расстроенная опускаюсь на стул и прижимаюсь лбом к оргстеклу. Калеб наклоняется и что‑то поднимает. И я понимаю, что все это время с ним рядом находился Натаниэль, которого не было видно из‑за стойки. Он становится коленями на стул. Настороженно смотрит округлившимися глазами. Нерешительно трогает стекло, как будто хочет удостовериться, что я не игра света.

Как‑то на пляже мы нашли рака–отшельника. Я перевернула его на спину, чтобы Натаниэль посмотрел, как он перебирает своими членистыми ногами. «Посади его на ладонь, — предложила я, — и он поползет». Натаниэль протянул руку, но всякий раз, когда я пыталась усадить на нее рака, он ее отдергивал. Ему хотелось прикоснуться к раку, но в то же время он боялся это сделать.

Я машу рукой. Улыбаюсь. Заполняю комнатушку звуком его имени.

Я снимаю телефонную трубку со стены, как показывала Калебу.

— Ты тоже сними, — одними губами произношу я и повторяю еще раз, чтобы Натаниэль понял.

Но он качает головой и подносит руку к подбородку. «Мамочка», — жестом говорит он.

Трубка валится у меня из рук, как змея, укусившая стену. Мне даже не нужно смотреть на Калеба, чтобы он подтвердил мои опасения, — и так все понятно.

По моему лицу текут слезы. Я поднимаю правую руку: комбинация «я, т, л» — я тебя люблю. Затаив дыхание, я вижу, как Натаниэль поднимает кулачок, раскрывает ладошку, как сигнальный флажок, и повторяет за мной. А потом жест, обозначающий «мир»: два торчащих вверх пальца, мизинец и указательный, — я тоже тебя люблю.

Теперь уже плачет и Натаниэль. Калеб что‑то говорит ему, но я не слышу, и сын качает головой. За их спиной дежурный открывает дверь.

Боже мой, я его теряю!

Я стучу по стеклу, чтобы привлечь их внимание. Прижимаюсь к нему лицом, потом указываю на Натаниэля и киваю. Он делает то, что я прошу: поворачивается так, чтобы его щечка касалась прозрачной стены.

Я наклоняюсь и целую разделяющее нас стекло, делая вид, что его нет. Даже когда Калеб уводит его из комнаты для свиданий, я продолжаю сидеть, прижавшись виском к стеклу, и убеждаю себя, что до сих пор чувствую прикосновение Натаниэля.

Это произошло не единожды. Через два воскресенья после этого, когда семья Натаниэля пошла в церковь, священник вошел в комнатку, где миссис Фьор читала всем рассказ о парне с пращей, которому удалось победить великана.

— Мне нужен доброволец, — произнес он, и хотя в воздух взлетели все руки, он посмотрел прямо на Натаниэля. — Знаешь, — уже в кабинете сказал он, — Эсме скучала по тебе.

— Правда?

— Истинная правда. Она несколько дней подряд повторяла твое имя.

Натаниэль засмеялся.

— Она не умеет разговаривать.

— А ты послушай. — Он приставил руку к уху и нагнулся к лежащей на диване кошке. — Послушай–послушай.

Натаниэль прислушался, но услышал только невнятное урчание.

— Может быть, ты слишком далеко стоишь, — предположил священник. — Забирайся‑ка сюда.

Всего на секунду Натаниэль заколебался, вспоминая, что мама запрещала ему оставаться наедине с незнакомыми людьми. Но это же не чужой человек, верно? Он сел священнику на колени и приложил ухо к кошкиному животику.

— Хороший мальчик.

Священник заерзал, как иногда делал папа Натаниэля, когда он сидел у него на коленях и нога затекала.

— Я могу встать, — сказал Натаниэль.

— Нет, нет. — Священник погладил Натаниэля по спине, по попе, положил его руку себе на колено. — Все хорошо.