Роковое совпадение

Я поднимаю голову и вижу, как по проходу идет Питер Эберхард с пакетиком чипсов и бутылкой шардоне. Я не видела Питера с того дня, как аннулировала ордер на арест Калеба. Мне так много нужно ему сказать, расспросить его, ведь теперь я не хожу на работу и ничего не могу узнать сама, но судья однозначно запретил мне общаться с коллегами — условие, при котором меня выпустили под залог.

Натаниэль, разумеется, этого не знает. Он всего лишь понимает, что Питер — человек, который продолжает хранить на своем письменном столе леденцы на палочке, который умеет крякать, как настоящая утка, которого он не видел несколько недель, — стоит всего в двух метрах от него.

— Питер! — опять восклицает Натаниэль и протягивает к нему руки.

Питер мешкает. Я вижу это по его лицу. С другой стороны, он обожает Натаниэля. А перед улыбкой моего сына не устоит даже скала. Питер кладет пакет с чипсами и бутылку вина на верхнюю витрину с яблоками сорта «ред делишес» и заключает Натаниэля в объятия.

— Только послушайте! — шумно радуется он. — Этот голосок вновь на сто процентов исправен, я ведь не ошибаюсь?

Натаниэль хихикает, когда Питер открывает ему рот и заглядывает внутрь.

— А громкость тоже работает? — спрашивает он, делая вид, что крутит ручку настройки на животе у Натаниэля, и малыш смеется все громче и громче.

Потом Питер поворачивается ко мне:

— Он отлично говорит, Нина.

Всего четыре слова, но я знаю, что он хочет сказать на самом деле: «Ты поступила правильно».

— Спасибо.

Мы смотрим друг на друга, взвешивая, что можно, а чего нельзя говорить. Из‑за того что мы слишком заняты этим, я не замечаю, как подъезжает еще одна тележка. Она ударяется о мою мягко, но достаточно громко, чтобы я подняла голову и увидела рядом с морем апельсинов улыбающегося Квентина Брауна.

— Так–так–так! — произносит он. — А здесь, похоже, поспелее. — Он достает из нагрудного кармана телефон и набирает номер. — Пришлите немедленно наряд. Я арестовываю подозреваемую.

— Вы не понимаете… — упираюсь я, когда он убирает телефон.

— А разве это сложно понять? Вы беззастенчиво нарушаете условия залога, миссис Фрост. Разве это не ваш коллега из окружной прокуратуры?

— Квентин, ради Бога! — вмешивается Питер. — Я разговаривал с ребенком. Он меня позвал.

Квентин хватает меня за руку:

— Я дал вам шанс, а вы выставили меня дураком.

— Мамочка!

Голос Натаниэля окутывает меня, как дым.

— Все в порядке, милый. — Я поворачиваюсь к помощнику генерального прокурора. — Я пойду с вами, — сквозь зубы шепотом обещаю я. — Но потрудитесь не травмировать моего ребенка еще сильнее.

— Я не разговаривал с ней! — кричит Питер. — Вы не можете так поступить!

Квентин поворачивается. Глаза у него темные, как сливы.

— Мне кажется, мистер Эберхард, вы буквально произнесли: «Он отлично говорит, Нина». Нина. Вы назвали по имени женщину, с которой не разговаривали? И если уж на то пошло, даже если вы по глупости подошли к миссис Фрост, она должна была взять свою тележку и уйти.

— Питер, все в порядке. — Я говорю торопливо, потому что слышу вой сирен на улице. — Отвези Натаниэля домой к Калебу, ладно?

По проходу уже бегут двое полицейских, держа руки на рукоятках пистолетов. От этого зрелища глаза Натаниэля округляются, но тут он понимает, что они задумали.

— Мамочка! — кричит он, когда Квентин приказывает надеть на меня наручники.

Я с улыбкой поворачиваюсь к Натаниэлю — улыбка такая натянутая, что, кажется, лицо вот–вот треснет.

— Все в порядке. Вот видишь, со мной все хорошо. — Когда мне выворачивают руки за спину, волосы рассыпаются из‑под заколки. — Питер, уведи его. Немедленно!

— Идем, приятель, — уговаривает Питер, вытаскивая Натаниэля из тележки.

Тот цепляется ногами за металлические перекладины, отчаянно пинается, тянет ко мне руки и рыдает до икоты:

— Ма–а–а–амочка!

Меня ведут мимо застывших от удивления покупателей, мимо разинувших рот складских рабочих, мимо кассиров, руки которых застыли в воздухе над кассами. И я все время слышу голос сына. Его крики преследуют меня даже на стоянке, даже в полицейской машине. На ее крыше вращаются мигалки. Когда‑то, очень давно, Натаниэль тыкал в едущую за нами полицейскую машину и называл ее праздником на колесах.

— Прости, Нина, — говорит один из полицейских, усаживая меня в машину.

Через окно я вижу стоящего скрестив руки Квентина Брауна. «Апельсиновый сок, — думаю я. — Ростбиф, нарезанный американский сыр. Спаржа, крекеры, молоко. Ванильный йогурт». Это моя молитва на пути назад в тюрьму: содержимое моей брошенной тележки, которое медленно будет портиться, пока какая‑нибудь добрая душа не вернет все на место.

Калеб открывает дверь и видит рыдающего сына на руках у Питера Эберхарда.

— Что с Ниной? — спрашивает он, протягивая руки к Натаниэлю.

— Все этот идиот… — в отчаянии бросает Питер. — Он поступает так нарочно, чтобы оставить о себе память в нашем городе. Он…

— Питер, где моя жена?

Тот морщится:

— Снова в тюрьме. Она нарушила условия залога, и помощник генерального прокурора ее арестовал.