Роковое совпадение

– Я должна была так поступить, – объясняю я. – Он не понимает. А я не могу заставить его понять. Вы бы тоже так сделали, правда? Если бы это был ваш ребенок, разве вы поступили бы по-другому?

Я вожу глазами по сторонам, ни на чем не останавливая взгляд, и грызу ноготь, пока кутикула не начинает кровоточить.

Я разыгрываю из себя сумасшедшую, потому что именно такой хочу предстать в их глазах.

Я нисколько не удивляюсь, когда меня ведут к одиночным камерам. Во-первых, за только что поступившими заключенными ведется постоянное наблюдение, чтобы исключить случаи самоубийства, а во-вторых, я лично засадила за решетку половину здешних обитательниц. Надзирательница с грохотом захлопывает за мною дверь. Это мой новый мир: почти два на два с половиной метра, металлическая койка, грязный матрас, толчок.

Надзирательница уходит, и впервые за день я решаюсь раскрыться. Я убила человека. Я подошла вплотную к его лживой физиономии и выпустила в нее четыре пули. Воспоминания какие-то обрывочные – щелчок спускового крючка, когда уже нет пути назад, и грохот выстрела; дерганье руки назад при отдаче, как будто пистолет попытался (только слишком поздно) сам себя остановить.

Его теплая кровь брызнула мне на рубашку.

Боже, я убила человека… И поступила правильно… Я сделала это ради Натаниэля, но все равно я убила.

Руки начинают трястись, и на сей раз это не игра. Одно дело – разыгрывать из себя сумасшедшую для свидетелей, которых вызовут в суд давать против меня показания, и совершенно другое – покопаться в собственных мыслях и осознать, на что я в конечном итоге способна. Отец Шишинский не будет в воскресенье проводить службу. Не выпьет на ночь чашечку чая, не помолится перед сном. Я убила священника, которого даже не отпели перед смертью, и я последую за ним в ад.

Я подтягиваю коленки, упираюсь в них подбородком. Я мерзну в этом душном тюремном мешке.

– Ты в порядке, подруга?

Голос раздается из противоположного конца коридора, из второй одиночной камеры. Кто бы ни наблюдал оттуда за мной, она оставалась в тени. Я чувствую, как пылают мои щеки, поднимаю глаза и вижу высокую чернокожую женщину; тюремную рубашку она завязала узлом на животе, ногти на ногах выкрашены оранжевым лаком в тон тюремной робе.

– Меня зовут Адриенна, и я отлично умею слушать. У меня здесь мало собеседников.

Неужели она думает, что я попадусь в эти сети? Осведомителей в тюрьме столько же, сколько и невинно осужденных, мне не следует об этом забывать – я слушала и тех, и других. Я открываю рот, чтобы сказать ей это, но, присмотревшись повнимательнее, понимаю, что ошиблась. Длинные ноги, рельефный живот, вены на внутренней поверхности рук – Адриенна вовсе не женщина.

– Твои тайны умрут вместе со мной, – обещает трансвестит.

Я пристально разглядываю ее – его? – внушительную грудь.

– У тебя есть салфетка? – спрашиваю я.

На секунду повисает молчание.

– Это всего лишь техническая сторона вопроса, – отвечает Адриенна.

Я опять отворачиваюсь.

– Да, я с тобой не разговариваю.

Раздается сигнал о том, что гасят свет. Но в тюрьме никогда не бывает темно. Тут вечная полутьма – время, когда из болот выползает нечисть, а миром правят сверчки. В полутьме я вижу гладкую кожу Адриенны – оттенок ночи над решеткой той камеры чуть светлее ее кожи.

– За что тебя? – прямо спрашивает Адриенна.

– А тебя за что?

– За наркотики. Дело всегда в наркотиках, дорогая. Но я пытаюсь соскочить. Честно.

– За наркотики? Тогда почему тебя посадили в одиночную камеру?

Адриенна пожимает плечами:

– Ну… к парням я не принадлежу; они только хотят набить мне морду, понимаешь? Я бы хотела сидеть с девушками, но мне не разрешают, потому что я еще не сделала операцию. Я регулярно принимаю гормоны, но мне отвечают, что это не имеет значения, пока у меня иной детородный орган. – Она вздыхает. – Если честно, дорогая, они просто не знают, что со мной делать.

Я смотрю на серые стены, на тусклый свет на потолке, на свои руки, несущие смерть.

– Со мной та же история.

Контора определяет Квентина в гостинице «Резиденс Инн», где в номере есть небольшая кухонька с минимальным набором утвари, кабельное телевидение и ковер, воняющий котами.

– Благодарю, – сухо говорит он, протягивая доллар подростку, который подрабатывает посыльным. – Настоящий дворец.

– Как скажете, – отвечает парнишка.

Квентина изумляет то, что подростки – единственные, кто при виде его не хлопает глазами. С другой стороны, иногда ему кажется, что их не удивит даже стадо мустангов, которые промчатся в метре от их обутых в «скетчерсы» ног.

Он не понимает их – ни каждого в отдельности, ни как вид.

Квентин открывает холодильник, и оттуда тянет сомнительным запашком, потом опускается на мягкий матрас. Что ж, будь это хоть сам «Ритц-Карлтон», он все равно ненавидел бы это место. Его бесил сам Биддефорд.

Он со вздохом берет ключи от машины и выходит из гостиницы. Как ни крути, а нужно поскорее с этим покончить. Он едет, не зная куда. Разумеется, ему известно, что она живет здесь. Адрес на чеках не менялся.