Роковое совпадение

Я направляюсь к Калебу и Патрику. Они заняли место и для меня. Секунду я борюсь с естественным желанием – миновать заграждение и занять место за столом обвинителя, рядом с Томасом Лакруа. Именно это и называется «допустить к юридической практике» – нам позволено на основании сданных экзаменов выступать перед судом, по эту сторону ограждения.

Адвокат защиты мне незнаком. Наверное, кто-то из Портленда, кто состоит на службе у епархии на подобный случай. Справа от стола защиты стоит видеокамера, оператор низко склонил голову, готовясь снимать.

Первым меня замечает Патрик.

– Привет, – говорит он. – Ты как?

Как я и ожидала, Калеб злится:

– Ты где была? Я пытался…

Его гневную тираду прерывает голос судебного пристава:

– Председательствует достопочтенный Джереми Бартлетт.

Судью я, разумеется, знаю. Он подписал ордер на арест Калеба. Он велит нам садиться, и я пытаюсь, но тело мое одеревенело – сидеть я не могу. Я вижу все и одновременно ничего не вижу.

– Мы собрались сегодня, чтобы предъявить обвинение по делу «Штат против Шишинского»? – спрашивает судья.

Томас учтиво встает:

– Да, ваша честь.

За столом защиты встает адвокат:

– Я представляю отца Шишинского, и мы готовы, ваша честь.

Я видела подобное тысячу раз. Один из приставов подходит к судье. Он поступает так для того, чтобы защитить судью. В конце концов, люди, которые выступают в качестве подсудимых, – преступники. Все может произойти.

Двери камеры предварительного задержания открываются, и вводят священника. Руки его скованы впереди наручниками. Я чувствую, как сидящий рядом Калеб перестает дышать, и мертвой хваткой вцепляюсь в сумочку, лежащую у меня на коленях.

Второй пристав ведет подсудимого к столу защиты, за заграждение, потому что ему придется стоять перед судом, когда судья спросит, признаёт ли он себя виновным. Сейчас он настолько близко ко мне, что я могу до него доплюнуть. Могу шепнуть, и он услышит.

Я приказываю себе успокоиться.

Перевожу взгляд с судьи на пристава. Он беспокоит меня больше всех. Он стоит за спиной у священника, чтобы удостовериться, что тот сел.

«Отходите. Отходите. Отходите. Отходите».

Я опускаю руку в сумочку, нащупываю знакомые вещи, потом натыкаюсь на пистолет, которые тут же ложится мне в руку. Пристав отступает в сторону – этот подсудимый хоть и мерзавец, но имеет право пообщаться со своим адвокатом наедине. По залу суда, как крошечные насекомые, носятся слова – я не обращаю на них никакого внимания.

Я встаю – и как будто прыгаю с утеса. Мир завертелся в калейдоскопе цвета и света, тело набирает скорость, ноги – над головой. Потом я думаю: «Прыжок – первый шаг к тому, чтобы научиться летать».

В два шага я пересекаю проход. За один вдох приставляю пистолет к голове священника. И четыре раза нажимаю на спусковой крючок.

Пристав хватает меня за руку, но я не выпускаю оружие. Я не могу, пока не узнаю, что сделала это. Повсюду кровь, крики. Я падаю вперед, на заграждение, где и должна сидеть.

– Я попала? Он мертв?

Меня прижимают к полу, и когда я открываю глаза, то вижу его: священник лежит всего в нескольких метрах от меня, у него снесло половину головы.

Я выпускаю из рук пистолет.

Вес, давящий на меня, приобретает знакомые черты, и я слышу, как Патрик шепчет мне на ухо:

– Нина, прекрати! Перестань сопротивляться!

Его голос возвращает меня к действительности. Я вижу, как адвокат защиты прячется за столом стенографистки; вижу журналистов – их камеры вспыхивают, как поле светлячков, – и судью, который жмет на тревожную кнопку на столе и требует освободить зал суда. И белого как мел Калеба.

– У кого-нибудь есть наручники? – спрашивает Патрик.

Один из приставов протягивает наручники, отстегнув их от своего ремня, и Патрик сковывает мне руки за спиной. Поднимает меня на ноги и спешит к той же двери, через которую вошел священник. Тело Патрика окаменело, подбородок упирается мне в ухо.

– Нина, – шепчет он мне, – что ты наделала…

Как-то совсем недавно, стоя в собственном доме, я задала Патрику этот же вопрос. И сейчас я возвращаю ему его же ответ.

– Я сделала то, что должна была сделать, – говорю я.

И позволяю себе поверить в сказанное.

Часть II

Довольно усомниться раз, Чтоб все решить.

Шекспир. Отелло[6]

Летний лагерь – место, наполненное стрекотанием кузнечиков, там настолько все зеленое, что глазам больно смотреть.

Мне страшно в летнем лагере, потому что он на улице, а на улице есть пчелы. От пчел у меня холодеет в животе, уже при виде одной-единственной пчелы мне хочется сбежать и спрятаться. В кошмарах мне снится, что они высасывают мою кровь, словно мед.