Рок умер – а мы живем

В духовке один над другим стояли два противня со сдобами. Ряды золотистых холмиков. Денис вдохнул их аромат, вспомнил вкус, и рот наполнила сладкая слюна.

– Подрумянились, – сказал.

Бабушка сделала движение подняться, но, видимо, не хватило сил. Спросила:

– Здорово или так?

– Так, не очень.

– А как поднялись?

– На столько где-то, – Денис показал указательными пальцами, насколько поднялись сдобы.

– Пускай ещё постоит. Закрывай. – Бабушка вытерла лицо другим полотенцем, тяжко вздохнула. – Никакого здоровья сёдни нет. Опять снег, что ли, будет…

Денис посмотрел в окно. Стёкла первой, наружной рамы были покрыты толстым слоем льда. Сквозь них виднелось лишь красное, размытое пятно солнца. Солнце висело низко – казалось, прямо в огороде…

– Сядь-ка, Дениса, – Бабушка указала подбородком на табуретку рядом с буфетом. – Подвинь сюда её. Сядь…

– А где деда? – спросил, усаживаясь.

– В лавку пошёл. Молока счас возьмёт. С молочком сдобы-то вкусные.

– Они и так у вас всегда вкусные.

Бабушка грустно улыбнулась. И тут же вздохнула:

– Ох уж… недолго осталось мне стряпаться. Скоро уже…

– Не говорите так, баб! – перебил Денис. – Зачем вы… – В последнее время бабушка часто заводила об этом разговор, и Денис научился её быстро успокаивать, в душе досадуя на эти её вздохи, упоминания о скорой смерти. – Как мы без вас? Не надо.

Бабушка снова утёрла лицо.

– Ну ладно, ладно. Так я… Чего-то совсем сёдни плохо. Ещё вот стряпню завела… Ну-ка глянь-ка там.

Денис взял полотенце, снова открыл духовку. Сдобы на вид были готовы.

– Выдвинь, – велела бабушка, приподнимаясь, и, увидев, обрадовалась, оживилась. – Вот, само вовремя! Неси… Погоди, я доску подставлю… Неси теперь.

Вместо противней с готовыми сдобами Денис засунул в духовку те, что стояли на навесе над плитой печки. Белые колобки на них были рыхлыми, пористыми – тесто расстоялось… Закрыл дверцу, сел. Положил руку на стол и ощутил под клеёнкой неровность. Вспомнил – туда дед с бабушкой складывали письма, поздравительные открытки, разные чеки, квитанции. Много интересного, наверное, там можно найти…

– Совсем мы плохие стали, Дениса, – заговорила бабушка. – Сами себе не радые… Дед-то вот час как ушёл, и всё нет. Не знаю уж, чё и думать. Тут здоровыми ногами туда-обратно десять минут, а он… Хоть иди ищи… Чё ж – восимесят четвёртый ему, тут уж… Ох, плохо нам однем, совсем плохо стало. – Бабушка посмотрела куда-то вперёд, мимо Дениса, обиженно поджала губы. – Вот и кончается жись, и всё… И хочу, внучок родной, тебя попросить… Хочу попросить – останься ты у нас. Можно ведь здесь у нас поучиться. Школа рядышком. Хоть до лета, а летом уж поглядим, как оно будет. Летом-то всяко полегши.

…Чащин нахмурился – он не помнил такого разговора. Помнил точно такое же утро, и красное пятно солнца за заледеневшим окошком, бабушку, большую, красивую, уютную, но почти недвижимую; помнил, как доставал из духовки испёкшиеся сдобы, их запах, от которого кружилась голова и набегала слюна. Помнил жар печки, неровность под клеёнкой, но просьбу бабушки остаться у них посреди учебного года – нет, такого не было. И он встревожился, испугался. Правда, виду не подал и быстро расправил брови. Наоборот, испуг тут же сменила радость – ему нравилось здесь: мягкое, равномерное течение времени, слегка сонливое, но и богатое ощущениями, открытиями; нравились бабушкины рассказы о старом, журчание циркулирующей (таинственное слово) воды в стенном баке, рискованные игры с огнём в затопленной печке… И ещё – захотелось оказаться в новом классе, среди новых, незнакомых пацанов и девчонок, новых учителей и показать себя сильным и умным…

– Я уж и письмо матери с отцом написала, – тихо, с паузами-отдыхом между фразами, говорила бабушка, – попросила тебя отпустить. Ответа жду теперь. Не знаю, как они… А ты ведь большой уже – двенадцатый год. И сам можешь слово сказать… Видишь, не справиться нам. Дед порой и угля-то в ведро набрать не может – лопатой поковыряет труху, а комки поднять силы нету… А я… Видишь, как я…

Денис почувствовал, что вот-вот заплачет. Бабушка вспомнилась ему сильной и быстрой – как тёрла о стиральную доску в бане огромные пододеяльники, дёргала стволья крапивы на огороде голой рукой. Вспомнился деда, качающий колесо «Запорожца» («Запорожец» стоит в гараже возле стаек, замок на воротах уже заржавел); вспомнилось, как ездили они вдвоём за дровами в сосновый бор и деда плечом валил толстые сухостоины. Всё это было каких-то два лета назад, но Денис успел вырасти и окрепнуть, многому научиться, а бабушка с дедой – наоборот – почти ничего не могли…

– Я останусь, останусь, баб! – сказал громко, почти крикнул, стараясь этим не дать себе расплакаться. – Даже если родители не разрешат…

– Да с ими… с ими мы как-нибудь. Спа… спасибо тебе, внучок мой… родной мой… – И бабушка затряслась, лицо сморщилось, и по морщинам потекли капли слёз.

– Ну, ба-аб! – Денис вскочил, сделал шаг, нагнулся и обнял её, прижался лицом к мягкой, тёплой груди.

– Спасибо, Денисонька, спа… спасибо, родненький…