Рок умер – а мы живем

Марина делает пару глотков из бокальчика, съедает конфету. Антон прямо и слегка удивлённо глядит на неё чистыми, почти прозрачными глазками. Сейчас в них нет виноватости, зато удивление и радость, что она здесь, рядом с ним, эта симпатичная девушка, что он может вдоволь смотреть на неё, может даже дотронуться… И он протягивает руку, кладёт ей на колено. Шепчет:

– Ты такая… такая красивая…

– Да? – Марина коротко улыбается, ещё отпивает джин-тоника. – Включи музыку.

Он вскакивает:

– Какую?

– Да без разницы… Только не тяжёлое.

У Антона маленький магнитофон «Шарп», на стене – аккуратная полочка с кассетами. Их штук двести. Он перечисляет:

– Ветлицкую можно… новый альбом Кузьмина…

– А включи радио.

– Какую станцию?

– Господи, да любую! – Марина начинает раздражаться. Щёлкает рычажок переключателя. Из магнитофона мягко вытолкнулось: «Ты меня не зови, я страдать и плакать не буду»…

– Оставить?

– Оставь.

Антон садится напротив неё и снова жжёт этими радостными, ожидающими глазами.

– Пей.

– А, да! – И, выпив, подождав с полминуты, говорит: – Преды вот на даче, хотели и меня взять, чтоб я там картошку копал… Не могу, сказал, дела. Поругались даже… Я с тобой хочу быть, – он тянет к ней большую белую руку, – с тобой, Марина…

– Не надо. Давай помолчим. Голова болит.

– У-у, – кивает он сочувственно и по-детски искренне.

Молчат. Марина не спеша, по глотку, осушает свой бокальчик. Антон всё смотрит на неё, во взгляде вопрос: «Ещё нельзя?.. Ещё болит?» Он явно тяготится молчанием, страдает. Марину забавляет это, глаза парня словно бы плавят какой-то тяжеленный камень в ней, рассасывают боль… И алкоголь потихоньку начинает действовать; вместо усталости появилась приятная, сладковатая томность. Хочется лечь…

Домой пойти? Но там ругачка сестры с мужем. Да и Антон так просто её теперь не отпустит… Она покачивает пустым бокальчиком.

– Да, да, конечно! – Антон наполняет его джин-тоником, начинает говорить: – Марин, ты всё там же?

– В смысле?

– Н-ну, работаешь?

– А где ж ещё…

– Я бы, – голос парня задрожал, – я бы тебе такой дворец сделал!..

– Хм, с чего это мне дворец?

– Ты – красивая.

– Да уж, принцесса.

– Принцесса, – уверенно подтверждает Антон, – самая настоящая! У тебя в роду наверняка дворяне были, князья.

– Хватит чушь молоть. Какие в Кондопоге князья? Две улицы, один светофор…

– Сослали, может, или в Гражданскую войну там… Нет, Марин, поверь, ты – настоящая!..

На её колене его ладонь, мягкая и горячая.

– Перестань, Антоша, не надо, – она поставила бокальчик, глянула на часы. – Что ж, спасибо. Надо идти.

Говорит это специально, чтобы скорее сделать то, зачем они оказались здесь вдвоём. Когда встретила его в парадном, никакого желания не было, а теперь… То ли алкоголь, то ли сам хозяин уютной комнаты, его крепкое тело под тонким спортивным костюмом, сильные, но нежные руки… Да и знает ведь она – с Антоном это будет приятно…

И Антон верно понял её слова. Шагнул к ней, обнял.

– Не уходи, – шепчет, – будь со мной всегда. Пожалуйста…

Он собирается уговаривать дальше, Марина прикрывает ему рот ладонью и пятится к тахте.

Да, с ним хорошо, только лучше не видеть сейчас эти наивные детские глазки, не слышать глупых, тоже словно бы детских слов… Закрыть глаза и отдаться большому, красивому телу; и Марина готова растворить себя в забытьи блаженства, но острыми крючками вытягивает обратно идиотская мысль: «Колготки!..» Антон торопливо, неловко стягивает их. Вот-вот порвёт.

– Погоди, я сама…

Тогда – в марте прошлого года – Марина сама, первой, захотела быть с ним. Возвращалась с работы в боевом настроении (выпили перед уходом с Тайкой и Аллой Георгиевной – у начальницы был день рождения) и увидела его во дворе. Антон грустно наблюдал, как падают с крыши подтаявшие сосульки. Поздоровались, Марина спросила, отчего он грустит. Ну и… Для самочувствия это неплохо, говорят, даже полезно; главное – чтоб не перешагнуть ту грань, когда приятное перерастает в ежедневность и перестаёт быть приятным… Если бы он был нормальным, можно и о серьёзных отношениях подумать. Большая квартира, родители пожилые и небедные, Антон – единственный их ребёнок. Хотя вряд ли было бы тогда вот так просто и хорошо…

Верка, сестра, сидит на кухне и курит. Курит явно не первую сигарету – от дыма не продохнуть. В комнате, где у неё с муженьком спальня, громыхает музыка.

– Опять погрызлись? – спрашивает Марина, садясь напротив сестры.

– Да пошёл он, идиот несчастный… – Верка морщится и нервно давит в переполненной пепельнице окурок. – Вечно всё испоганит. – А ты что так долго?

– На работе задержали. – Говорить об Антоне, конечно, не стоит. – Опять алкашей выгонять пришлось, потом убирались, о жизни думали.

– Что ж о ней думать?

Марина вытряхивает сигарету из пачки, разминает, катая между ладоней. На этот раз говорит не ложь и не правду:

– Закрывать ведь нас собираются.

– У-у… Ну пойдёшь ко мне в пошивочный. Там люди нужны.

Верка работает на швейной фабрике, халатики шьёт. С понедельника до пятницы по восемь часов строчит на машинке за тысячу двести рублей. И вокруг ещё полсотни таких же со своими машинками…