Рок

В какой-то степени К. Черненко — трагическая фигура в отечественной истории. Его взлет, обычного партийного функционера, заведующего отделом ЦК КПСС, не блиставшего талантами и организаторскими качествами, способностью к политической интриге, был неожиданным не только для меня и еще раз продемонстрировал непредсказуемость судьбы. Это был обычный человек, добрый, хороший семьянин, ответственный работник, но никак не посланец истории, который мог бы вывести страну из того тупика, в который она попала.

Где-то внутри «скребли кошки», и на душе было муторно. Из жизни уходила целая эпоха. Хорошая или плохая — каждый будет оценивать ее по-своему, но это жизнь моего поколения. Страшно и несправедливо, если «и сказок о нем не расскажут, и песен о нем не споют». На моих глазах вершилась история, в том числе и закулисная, со взлетами и падениями политических и государственных деятелей, принимались судьбоносные решения, открывались дружба и ненависть тех, кто во многом определял жизнь страны и народа. Во многом, но не во всем. Сколько поворотов в истории страны, в жизни отдельных личностей не укладывалось в обычные, предсказуемые рамки, и их можно было объяснить только велением судьбы.

Яркий пример — жизнь многих из тех, кто стал легендой для моего поколения и с кем мне пришлось близко общаться за 23 года работы в 4-м Управлении. К. Ворошилов и А. Косыгин, Г. Жуков и К. Рокоссовский, Л. Брежнев и Ю. Андропов, С. Буденный и Д. Устинов, К. Симонов и М. Келдыш и многие-многие другие предстали не в обрамлении святости и славы, а как обычные «Homo sapiens» (разумный человек), — с радостями и горестями, присущими каждому из нас, сочетавшие в себе и белые, и черные краски. И в то же время каждый из них был личность. Каждый прожил большую и сложную жизнь, выдержал вместе со своим поколением величайшие испытания, выпавшие на долю нашей многострадальной Родины. И как бы ни пытались очернить их годы жизни и работы, они обеспечили нам, живущим, ту основу, которая сегодня спасает нас от полного краха.

А сколько несбывшихся надежд и свершений пришлось на долю каждого из них! И не всегда вследствие объективных причин. Добейся, к примеру, А. Косыгин претворения в жизнь своих экономических реформ, вероятно, совсем другой была бы история Советского Союза. Но обычная для России вражда на Олимпе власти погубила не только реформы, в конце концов она привела к развалу великую державу.

Мысли, мысли, воспоминания — сколько прошло их за ту тяжелую для меня ночь… Утром предстояло вскрытие тела К. Черненко, которое должно было поставить последнюю точку в определении диагноза болезни и причины смерти. И хотя у нас не было сомнений в точности диагноза и мы знали, от чего погиб Черненко, каждый раз в подобных ситуациях, когда ревизуется твоя работа, да еще на таком уровне, невольно переживаешь за исход патологоанатомического исследования.

Каких только домыслов, особенно в «послеперестроечный» период, я не наслышался об уровне работы 4-го Главного управления по сохранению здоровья руководящих деятелей партии и государства. Чего только не писали о возможном использовании медицины в политических целях, вплоть до обвинений в преднамеренном построении таких схем лечения и режима пациентов, которые способствовали трагической развязке. С человеческих позиций читать эту галиматью было просто омерзительно. Но совесть была спокойна, ибо все результаты посмертной ревизии указывали на высокий профессионализм тех, кто осуществлял лечение. Наши выдающиеся патологоанатомы, которые приглашались для оценки правильности диагноза, — академики А.И. Струков, Н.А. Краевский, подписи которых стоят под медицинским заключением, удивлялись, как больные с такой патологией долгие годы могли жить и активно работать.

«Это возможно только в условиях Четвертого управления», — как правило, заканчивали они свои выводы. Да и могло ли быть иначе, если лечение коллегиально осуществлялось ведущими учеными и врачами страны? Так что различного рода «мемуаристам» надо бы знать, что профессор Чазов единолично никогда ничего в плане лечения пациентов не предпринимал, все патологоанатомические материалы подвергались специальной консервации, чтобы в любое время их можно было изъять для нового изучения.