Роджер Бэкон. Видение о чудодее, который наживал опыт, а проживал судьбу

Но именные производственные ведомства богов-олимпийцев еще не делают древние рецепты личностными. Умение кузнеца – всех кузнецов – в подражании главному мастеру кузнечного дела Гефесту. Античный мастер-универсал обходится без дотошных предписаний, определяющих каждое его движение, заключаемое в прокрустову матрицу рецепта. Он свободен от рецептурной скованности, потому что его универсальное мастерство предполагает многовековую сумму рецептурных приемов, овладев которыми только и может состояться мастер-универсал. Вот почему естественны максималистские требования Полиона Витрувия (I век до нашей эры) к рядовому архитектору, который «должен быть человеком грамотным, умелым рисовальщиком, изучить геометрию, всесторонне знать историю, внимательно слушать философов, быть знакомым с музыкой, иметь понятие о медицине, знать решения юристов и обладать сведениями в астрономии и небесных законах». Лишь спустя двенадцать столетий Альберт Великий (XIII век) ощутит не столько комментаторскую, сколько творческую функцию мастера: «Архитекторы разумно применяют знания… и к материи, и к форме, и к завершению вещи, а ремесленники же работают приложением форм к действительности». XIII – рубежный, кризисный век: сумма знаний как склад объективированных приемов. Мастер – отдельно, а его изделие – тоже почти уже отдельно. Во всяком случае, такова тенденция. В этом смысле Р. Бэкон – единомышленник Альберта.

Единство бога, человека и природы, запечатленное в античном сознании, обернулось в христианском миросозерцании противостоянием бога и мира, духа и плоти; но – скорее – противостоянием влечения, нежели разрыва. Поэтому это противостояние выступает лишь в принципе – в форме проповеднического витийства. Бытийство средневекового мастера сближает дух и плоть. Идея Логоса – личность Христа – может показаться иерархически разъятой, но лишь в периферийных своих проявлениях. Христос специализирован и как будто представим в облике своих представителей – покровителей цехов, местных святых. Возможна и прямая ориентация на Христа (жизнь-подражание Франциска Ассизского – учителя Бэкона по ордену). Вновь учительское действо. Но дело здесь куда серьезней. Христос – медиатор? Конечно же, нет! Всесилие, но в сей же миг – наибессильнейшее бессилие. И все это купно, личностно, цельно. Образец, лично и неоспоримо осуществленный в собственной душе. Мастер всемогущий и, одновременно, не умеющий ничего. В результате – вещь, выпестованная всеобщезначимыми приемами, но и отмеченная личным индивидуально-артистическим тавром мастера. Сама идея учительства здесь радикально раздваивается. Приемы мастерского дела-слова бессчетных элоквенций – всесильный инвентарь для наведения на нищий, немощный смысл, имя которому ничто, равновеликое – в силу причащения к абсолюту – Всему. Но все это еще предстоит показать: секрет конкретной операциональности средневекового рецепта; но и секрет его священности, ни в какое нормативно-артистическое мастерство не укладывающейся. Чаяние же учителя – уложить, вместить, вогнать.

Легко увидеть в средневековом рецепте только способ овладеть тем или иным ремеслом, панацею от всех бед варварских разрушений. Но это значит отметить лишь один аспект – не главный. Можно ведь сказать и так. Опомнившийся варвар, обозрев им же созданные обломки римской культуры, должен начинать сначала. Всему учиться заново. Но у кого? У тех немногих мастеров, редких, как последние мамонты, которые еще сохраняют античное универсальное умение. Поэтому наказ мастера – не каприз. Это единственно необходимое установление: не выполнишь, так и останешься никчемным недоучкой. Вот почему авторитарно-рецептурный, учительский характер средневековой деятельности – не просто орнаментальная ее особенность. Такого рода рецептурность, равнозначная первоначальной специализации, неизбежна в отработке простейших навыков предметной деятельности – нужна узкая специализация, доходящая, однако, до удивительнейшей виртуозности в изготовлении конечного продукта труда (или отдельной, относительно самостоятельной, его части). Уместить на кончике иглы тысячу чертей – для средневекового мастера-виртуоза фокус нехитрый. Буквальное следование авторитету – залог подлинного мастерства. Трепетный пиетет перед авторитетом – верный способ хоть чему-то на первых порах научиться. Но так можно объяснить появление рецептурно оформленных кодексов предметной деятельности для всех эпох. Исчезает рецептурность средневековая, усыхая до рецептурности вообще.

Рецепт средневековья авторитарно-технологичен, но и священен. В средневековом рецепте сливается священно-индивидуальное и авторитарно-всеобщее. Связующее звено – идея сына божия. «Но не столько учение Христа, сколько его личность особенно значима», – замечает Генрих Эйкен. Обратите внимание: учение противопоставлено личности, создавшей это учение.