Родительский дом

— Эх, и чудная ты, — засмеялся Чекан. — Может быть, ты первая отшатнешься? Как знать? Станешь на меня обижаться по мелочам, обиды накопятся, вытеснят любовь. И амба!

— Не амба! Со мной ничего не случится. Лишь бы ты был рядом всегда.

Она прислонила голову к его плечу, прикрыла от комаров руки концами платка. Заря уже давно погасла за озером, но с угора далеко просматривались песчаные берега, темная кромка камышей по ту сторону, тополя и березы за пряслами огородов.

— Лишь бы ты был рядышком, — повторила Аганя шепотом. — Больше мне ничего не нужно.

Чекан обнял ее, губами коснулся щеки и, на мгновение опьянев, прижал к себе. Аганя слабо ойкнула.

— Больно, а сладко! Всю бы жизнь так!

У нее было еще свое, деревенское представление о счастье: хоть изломаться в работе, но оставаться любимой мужем всегда, быть с ним неразлучной, доброй и отзывчивой при любой нужде. В этот ограниченный круг еще не вмещалось желание своим трудом и умом служить людям, однако и не проявлялось никакого пристрастия к обывательской «красивой жизни», как у Лиды Васильевой. Все-таки иногда Лида вставала в памяти, хрупкая и нежная, в аромате хороших духов, в прозрачной кофточке, какой была при последней встрече. Но Федор вспоминал о ней без тревоги, без зависти, как об интересной картинке в давно прочитанной книге. Теперь многократно дороже, роднее и ошеломляюще прекраснее было каждое прикосновение к Агане, к ее упругому телу, к ее губам, вишнево свежим, и к ее мыслям, лишь пробуждающимся.

— Тебе нет нужды сомневаться, — сказал Чекан. — И надо все-таки отказаться от старых обычаев.

— Я уже отказалась! Подумала сегодня и отказалась. Решуся на все…

— Ух, ты-ы! Вот это для меня настоящий подарок!

— Тебе только кажется, будто я уж такая упрямая и глупая. Это ведь когда с трудом достается, надо беречь. Хватаешься за всякую всячину, чтобы крепче удержать при себе. А у меня любовь первая, да вдобавок не такая простая, как у подруг. Катька обседлала своего Серегу, а я разве сумею? И не нужно. Мне, как за солнышком, хочется идти за тобой. С венчаньем, с гулевой свадьбой было бы, конечно, красивше выходить замуж, но уж коли нельзя, то нельзя. Я согласна записаться — и все!

— Пойдем завтра же! — снова обнимая ее, сказал Чекан.

— Дай мне еще месяц сроку, — попросила Аганя. — Сойдемся, а ни у меня, ни у тебя нет ничего.

— С пустого места начнем.

— Неловко. Я уж который год, как осталася без родителей, на чужом сплю. На жестком. Надо же и мне обзавестись хоть самым необходимым, чтобы рядом с тобой не чувствовать себя постоялкой.

— Пусть будет так, — согласился Чекан. — Днем раньше или позднее, это не имеет значения.

Он старался ни в чем ее не понуждать, не неволить, а давать возможность самой осмотреться и делать выбор.

— А где я стану работать, когда мы сойдемся? — неожиданно спросила Аганя.

— Поженимся! — исправил Чекан.

— Ну, поженимся! Так удобно ли будет жить у попа на поденщине?

— Что, по-твоему, лучше?

— Как не зазорно. Мне-то ничего, а лишь бы тебя не смутить.

— Моя мать в молодости служила у хозяина завода в дворовых девках. Чистила псарню, кормила собак. Никакой труд не зазорный. Но батрачить тебе дальше не следует. Лето мы поживем здесь, а к зиме ты поедешь в город, к моим старикам, и поступишь учиться?

— Это чтоб я на шею села твоим старикам? Не смогу!

— Ты будешь учиться по вечерам, а днем работать на станции. Мои товарищи помогут устроиться. И старики будут рады тебе. Изредка, как позволят дела, я буду приезжать.

— Только изредка, — вздохнула Аганя. — Без тебя я со скуки завяну.

— Но ведь учиться надо?

Аганя согласно кивнула, затем зябко прижалась ближе. От непросохшей земли и от озера потянуло прохладой.

— И знаешь, как это интересно! — ласковее добавил Чекан. — День за днем ты словно поднимаешься по ступенькам вверх, и перед тобой все шире открывается мир.

— Ты этого хочешь?

— Да!

— Значит, я поеду и стану жить у твоих родителей. И привыкну дожидаться тебя!

Чекан укрыл ее спину полой своего распахнутого пиджака и снова прижал к себе. От ее горячего тела, от волос, коснувшихся его щеки, и от рук с твердыми, задубелыми от работы пальцами, которые она вложила ему в ладони, снова наступило легкое опьянение. Так он просидел бы тут самую длинную, даже бесконечную ночь, под сумеречным небом, осыпанным отсветом где-то в глубине, за далекой кромкой земли полыхающих зорь.

Эта неправда, когда говорят, что влюбленные воркуют всю ночь. Самое великое в любви — это молчание.

Чекан проводил Аганю до Дарьиной избы уже под утро и еще постоял потом у ворот, навалившись грудью на прясло.

Во дворе Лукерьи горласто кукарекал петух, а Гурлев, постукивая обухом топора, налаживал телегу для выезда в поле. Мерин, чуя путь, нетерпеливо скреб землю копытом и тыкался мордой в спину хозяина. Давненько, за все зимние месяцы, не удавалось им побыть вместе. Соскучился. Настоялся в конюшне.

— Нно, ты, нно! — отпихивал его Гурлев. — Отстань! Эк весь горб мне обслюнявил! Вот в поле-то намотаешься с бороной, так ласки уж не запросишь. А поработаем всласть.