Родительский дом

— Заране не хвастайся, — строговато взглянул на него Гурлев. — Это у тебя сейчас покуда объектов мало — садик да котельная и водонапорная башня, — а вот как развернем остальные стройки, на месте не посидишь, не загуляешься…

— Мне к тому времени гулять уже не понадобится, — поняв отца, опять усмехнулся Володька. — А вы, Федор Тимофеич, все листы привезли? — уходя от двусмысленных намеков, спросил он.

— Пока только часть, — ответил Чекан. — Но и эти придется, наверно, еще поправлять.

— Есть возражения?

— Да! Не нравятся многоквартирные дома.

— У нас была договоренность с Федором Тимофеичем проектировать дома двухквартирные, на две семьи, — чтобы не обидеть Чекана, осторожно произнес Гурлев.

— Не перспективно! — возразил Володька. — Что-то очень напоминающее единоличников. Я Федору Тимофеичу тоже высказывал свое мнение. Мы же не останемся на теперешнем уровне. Очевидно, сельское хозяйство, судя по решениям партии и правительства, будет двигаться дальше по пути индустриализации. Мелкие хозяйства станут в таком случае нерентабельными и мало жизнеспособными. Будут создаваться, стало быть, и большие коллективы людей. Наконец все эти наши индивидуальные огороды, садики, свои коровы и овцы, свои куры и сколоченные из досок уборные не смогут дальше заполнить всю жизнь людей…

Такое заявление сына Гурлеву тоже показалось резонным. Строить надо не на год, даже не на десять-двадцать лет. Пройдут, может, немногие годы, и то, что с таким трудом сейчас будет без дальнего расчета сделано, — станет обузой.

— Вообще, тоже надо подумать! — сказал он, а затем озабоченно справился: — Ты, Федор Тимофеич, наверно, еще не обедал? Заморим мы тебя!

— Днем я ходил в магазин — выпил томатного соку и пожевал хлеба с колбасой.

— Извини, пожалуйста!

— Не велика беда! — добродушно мотнул головой Чекан. — Поесть успеем!

— Володя! А у нас дома найдется что-нибудь горяченькое? — на всякий случай спросил Гурлев сына.

— Как обычно: борщ и жаркое!

— Ну и повар! — засмеялся Гурлев. — Каждый день одно меню! Пока матери дома нет, набьет борщами оскомину. Ну, однако, Федор Тимофеевич, чем богаты, тем и рады. Пойдем заправляться! А свои листы оставь тут. Володя их соберет, сложит в шкаф. Слышь ты, прораб! — сказал он сыну, а затем обратился к старикам: — Прощения прошу!

Когда спустились с крыльца и пошли вдоль палисадника, Чекан тронул Гурлева за руку:

— Так в чем же проблема, Павел Иваныч?

— Э, сущая ерунда! — с досадой на себя отозвался Гурлев. — Сначала сильно расстроился, а сегодня одумался. Тебя зря с места поднял.

— При чем же Согрин?

— Володька на его внучке решил жениться!

— И все?

— Ну ты меня пойми: как я мог среагировать?

— Вполне понимаю — пришлось одолевать психологический барьер!

— То ли психологический, то ли черт его знает, какой! Неприятно все-таки! Любого на мое место поставь, так он тоже задумается. Прошлое вроде бы уже далеконько осталось, а вспоминать о нем трудно. Какая-то связь между прежним Гурлевым и мной не обрывается. Жизнь того Гурлева и моя сегодняшняя жизнь, хоть и не схожие, зато корень у них один. Стало быть, не могу я быть равнодушным к тому, что было, если не хочу того Гурлева осрамить. Тот боролся с кулачеством, а я породнюсь.

— С бывшим, имеешь в виду!

— У сердца память прочнее, чем у головы. Оно и не желало признать. Ну, а Володьке на это смотреть не приходится. Чужая жизнь, даже отцовская, это вроде фильма о прошлом. Посидел в кино, поахал от удивления и сочувствия, а вышел на улицу — отправился свою зазнобушку провожать. Мне Володька однажды сказал: «А что особенного, батя, ты сделал, чем бы я, твой сын, мог гордиться?» И в самом деле, если здраво рассудить, то самый я обыкновенный работник, каких в районе и в области не перечтешь: одни на войне Родину защищали, другие на производстве стараются, а я простой хлебороб. Не герой, не академик. Смолоду бьюсь за хлеб для всех. Другие люди металл плавят, машины делают, заводы строят, а я обязан накормить их хлебом. Значит, Володька прав! Тут сказывается, однако, не то, что он не ценит моей жизни, а наоборот, смотрит шире и дальше моего. Но вот намерение его жениться на Татьяне Согриной сразу принять не мог.

— Почему?

— Неожиданно получилось. Вдруг ни с того ни с сего: собираюсь, говорит, жену в дом привести.

— Наши парни хотят быть самостоятельными, — засмеялся Чекан. — А невеста хоть недурна собой?

— Совсем не дурна. И умом толковая. Один изъян — это дед!

— Неужели он жив еще?

— Час тому назад я виделся с ним. К дочери зачем-то приехал.

— Ну и как же беседа прошла?

— А ничего! Я опасался — не закипело бы сердце…

— Удалось сдержаться?

— Как-то все само собой обошлось. Сегодняшнему Гурлеву не о чем разговаривать с прежним Согриным.

— Это, мне кажется, правильная мысль, Павел Иваныч, — поддержал Чекан. — Живые мертвых не судят! Живой думает о живом. Но и ребятам своим мы не судьи. Чего мы хотим для них?

— Всего, что есть хорошего в мире!

— Так очень ли важно при этом регулировать их любовь? Кого можно любить, а кого-то нельзя.

— Спешат!

— Им все же виднее. Лишь бы людьми остались.