Родителей — в отставку?

И вот на основании детских фантазий и обрывочных фактов биографии одна "правозащитная" организация забирает девочку-подростка из семьи, вторая соглашается, поверив, что называется, на слово. А демократический и гуманный нидерландский суд - "самый гуманный суд в мире" - утверждает и делает "законным" это беззаконие...»

Опекуншей Ирины с осени 1998 года числилась некая мадам Схаутен, про которую Г. Пастернаку известно, что она предлагала некурящей девочке сигареты. Потом выяснилось, что за время ее «опекунства» девочка жила по «секретным адресам», помимо Роттердама, еще в трех голландских городах, сменила, соответственно, несколько школ, какое-то время вообще не училась, работая волонтером в доме престарелых, и при этом успела, будучи сбитой машиной, полежать в больнице и разок-другой посетить вместе с опекуншей казино. При этом та же «опекунша» даже не навестила травмированную Иру в больнице. Что вообще- то и неудивительно - поскольку таких подопечных у мадам Схаутен одновременно не то 55, не то 20 человек. Родители девочки с этой женщиной не общались, чтобы не выглядеть согласившимися с решением январского суда.

«В конце концов, по совету друзей я решил любым способом пойти на компромисс, разрешить краситься, разрешить все что угодно, но только любыми путями вернуть ее. Чтобы она жила дома, а не скиталась по приютам. Решить-то я решил, но сделать оказалось сложно: она находилась по секретному адресу. Номера ее телефона не давали... Дочь лишь написала письмо, причем на голландском языке. Этого никогда не было, мы всегда общались по-русски. В нем она писала, что не хочет видеть свою мать, а хочет только, чтобы ей передали ее вещи. Грубоватое, в общем-то письмо... Потом оказалось, что любая наша переписка проверялась службами этой комиссии - поэтому и заставляли писать не по-русски, чтобы можно было прочесть, что именно написано...»

«...Ира, когда вернулась домой, много рассказывала о том, как жила в приютах. Она была недовольна этой жизнью. Сказала, что попалась на рекламу, считала, что там будет действительно так хорошо, как обещали... Живешь, мол, сам себе хозяин: никто не зудит, не говорит, что хорошо, что плохо. Квартира - своя, денег дают на еду и развлечения. Хочешь - учись, хочешь - работай. А можешь, мол, и вообще ничего не делать. Разве трудно соблазнить таким заманчивым предложением юное сердце?..

А на деле? Одна большая ложь. И попытки всеми способами не допустить возвращения "реквизированного" ребенка в семью...»

БИЗНЕС НА «РЕКВИЗИРОВАННЫХ» ДЕТЯХ

Кстати, впоследствии выяснилось, что опекаемая государством девочка какое-то время числилась работающей в некоей фирме, где и заработала, согласно данным налоговой инспекции, 7000 гульденов (более трех тысяч евро); но ни об этой якобы работе, ни о начисленной за нее зарплате сама Ира никакого понятия не имела. И по-видимому чуточку повзрослев (ей теперь исполнилось 15), начала разочаровываться в своих преждевременных порывах к независимой жизни, тем более что вроде бы обещанное ей опекуншей переселение из приюта в «самостоятельное жилье» так и осталось нереализованным. В конце апреля Ирина наконец-то звонит отцу (почему-то именно ему, строгому моралисту и «гонителю» косметики, а не матери с братом).

«На следующий день она пришла ко мне домой - и мы долго разговаривали. Она сама выглядела испуганной, чего- то боялась, казалась какой-то издерганной. А я в гостиной - она не к матери домой пришла, а ко мне - уже поставил игровые автоматы, бильярд, купил ей даже говорящего попугая и успел его за это время научить говорить имя дочки - Ира. Только бы ей понравилось! Чтобы могла отключиться от пережитого, чтобы могла вернуться в какую-то нормальную, реальную жизнь.

В тот вечер ей необходимо было вернуться назад, но через небольшой промежуток времени она просто вернулась и стала жить у меня.

После этого тут же последовал телефонный звонок - и ей в трубку стали кричать: "Что же ты наделала, что же ты наделала!.. Как ты себя ведешь? Что ты нам обещала?" Дочь бросила трубку...»

При этом покинувшая приют Ирина юридически все еще числилась под попечительством и опекой государственных органов. И только через полтора месяца очередной (и уже последний) суд отменил опекунство. Сама Ира на суд не пришла, ограничившись письмом с твердо выраженным желанием жить дома. Доводы все той же комиссии по делам несовершеннолетних, сводившиеся к тому, что «у девочки и у родителей разные взгляды, и Ирина доме подвергается опасности», были судьей отвергнуты.

Все вроде бы обошлось хорошо, но определенные проблемы оставались. Например, некоторые роттердамские школы под разными предлогами отказались принять к себе девочку, хотя по закону и не имеют такого права. «Потому что, - пишет Г. Пастернак, - тот, кто побывал в комиссии, становится будто бы зачумленным, будто после тюрьмы. На нем стоит клеймо». И кроме того, по мнению любящего отца, - девочка долго выглядела запуганной.