Родимый край

— Петр Нилыч, ты давно заболел? — спросил он, глядя в окно. — Болезнь-то у тебя очень и очень опасная… Погоди, погоди, я тебя не перебивал… Петр Нилыч, дорогой мой! Если бы Илья Ильич не знал твоего прошлого, твоего бесстрашия в гражданскую войну, то за эти твои рассуждения тебя надо немедленно исключать из партии и отдавать под суд как кулацкого пособника… Не бледней и не кусай губы. Илья Ильич этого не сделает из глубокого к тебе уважения. К тому же Илья Ильич понимает человеческие слабости. Но он не понимает, откуда в тебе, бесстрашный рубака, появилась эта девическая Слезливость? Или стареешь, комиссар? Или нервишки сдают? Так бы и сказал: Илья Ильичев гожусь, подлечите. И Илья Ильич все длятебя сделал бы. И сделает. Так что, дорогой мой, придется тебе ехать не в На-деждинскую, а в Кисловодск…; Для твоей же пользы.

— Не поеду! Ты отлично знаешь, что дело вовсе не в моих нервах!

— Стыдно, Светличный! Бывшему комиссару и секретарю райкома надлежало бы знать, что в деревне идет (ожесточенная классовая борьба, а на Кубани эта классовая схватка является чрезвычайно острой. Сама жизнь поставила вопрос: кто кого? Или мы уничтожим кулака, или он возьмет нас за горло. Другого пути нет. — Снова задумчиво посмотрел на белевшую, задернутую дымкой степь, на скованный льдом Дон. — Если же говорить о Кубани и о кубанском казачестве вообще, то это есть современная Вандея. Соображать надо, дорогой мой. Не знаешь, что такое Вандея? Очаг реакционных мятежей и контрреволюции.

— Зачем же всех казаков мерить одной меркой? — возразил Светличный. — Казаки были и есть разные… Иван Кочубей — тоже казак.

И я казак и горжусь этим.

— Речь, дорогой мой, не о тебе и не о Кочубее. — Илья Ильич ходил по кабинету, хмурил брови. — Под Эльбрусом что было? Хорошо, что вовремя погасили этот костер. Так что, дорогой комиссар, не нюни распускать нужно, а окончательно сломить сопротивление классового врага… Ты еще почитай Сталина, почитай, тебе это полезно. С кулаками и саботажниками церемониться мы не можем! Не имеем права!

— Разве в Краснокаменской все кулаки и все саботажники? — бледнея, спросил Светличный. — Старики, старухи, детишки? Их тоже на высылку? А за что? В чем их вина? И как можно это допустить, Илья Ильич?

— Да, Илья Ильич был прав — комиссар тяжело болен. И лечить его надо срочно, иначе погибнет. — Илья Ильич сел на свое место, откинулся на спинку кресла. — Лечить не только физический недуг. — Нажал кнопку, и в дверях появился молодой, армейской выправки мужчина. — Сазонов, позвони Колмановскому и скажи, что Илья Ильич просит путевку в Кисловодск. Да, сегодня, сейчас. — Сазонов ушел, а Илья Ильич снова вышел из-за стола, обнял молчавшего Светличного. — Только из личного к тебе, Петр Нилыч, уважения, помня твои революционные заслуги, Илья Ильич все, о чем мы тут беседовали, забыл и выбросил из головы. Получай путевку, поезжай в Кисловодск. Я скажу, где нужно, что ты действительно тяжело заболел… Вернешься — дадим работу и полегче и поспокойнее.

— Если я и болен, — сказал Светличный, — то лечиться буду в Надеждинской. Там у нас и солнце, и горный воздух почище, нежели в Кисловодске.

— Смотри, горячая голова, пожалеешь.

…Вспоминая поездку в Ростов, свой разговор с Ковальчуком и с Ильей Ильичом, Светличный с тоской смотрел на завьюженные вершины, желая мысленно представить себе, где же в этой мешанине гор затерялась Краснока-менская и как ему туда добраться. В это время у его ног заскрипели колеса, затопали копыта и остановилась залепленная снегом тачанка. Светличный увидел припотевших, с сосульками на ногах, с куце подвязанными хвостами лошадей, кучера в тулупе с высоченным воротником и молодецки спрыгнувшего на землю Ивана Го-лубкова. Подбирая полы длинной, не по росту бурки, Иван черкнул ладонью заиндевелые пшеничные усы и сказал: /

— Доброго здоровья, Петр Нилыч! Давно поджидаете?

— Да вот стою, мерзну.

— Эх, беда! Из-за непогоды малость задержался, — говорил Иван. — Я из Краснокаменской. Ехал напрямик, через Балахонов. Поспешал, а дорога паршивая, повсюду засугроблена, вскачь не поедешь. Сани достать не мог. Никто не ждал такую снежную зиму. Да и краснока-менцам зараз не до саней.

— Что в Краснокаменской? — строго спросил Светличный.

— Полный порядок, — живо ответил Иван, желая этим обрадовать секретаря райкома. — Чернодосочную начали вытряхивать, и дело идет успешно. Солдаты прибыли вчера для порядка. Но все спокойно. Станицу разбили на пятидворки — для удобства. В пятидвор-ки начали собирать людей. Завтра утром будем погружать на подводы и отвозить в Армавир… Погодка, верно, не совсем подходящая.

— Почему меня не подождали?

— В райотделе есть директива.

— Какая директива?

— Ну, насчет того… чтоб очищать чернодосочную… Что-то, Петр Нилыч, вы так в Ростове задержались?

Светличный не ответил. Узнал кучера, когда-то служившего в райкоме, усатого казака Евдокима Нечитайлова, поздоровался с ним. Поставил ногу на шаткую ступеньку тачанки, подобрал полы бурки и, прогибая рессоры, уселся на мягкое, укрытое полстью сено. Рядом сел Иван, и кони тронули.