Роддом. Сериал. Кадры 14–26

Почему родителей не уплотнили, стало понятно, как только они зашли к нему в квартиру. Ни один человек в здравом уме и трезвой памяти не желал бы поселиться в этом… В этой… огромной, заваленной дерьмом до потолка ночлежке. Колоссальная энергия и не меньшие средства потребовались бы, чтобы хоть что-то сделать с этим караван-сараем. В мрачной прихожей с высоченными потолками стоял целый ряд разнокалиберных допотопных вешалок. Ещё парочка была косо-криво прибита к стенам, с которых местами клочьями свисали обои, а местами проглядывали такие историко-археологические слои, в виде дранки и штукатурки, что любой археолог посчитал бы за счастье провести тут длительные раскопки. Казалось, что на этих вешалках висят не только курточки и пиджачки маленького Валеры Линькова, не только пальто его мамы, в котором она ходила ещё до Второй мировой войны, но и плюшевый шушун деревенской няньки самого Валерика, единственного и слишком горячо любимого внука ответработника. Кожан его деда. И дореволюционный плащ его прабабушки, перешедший по наследству к его бабушке. Количество обуви, валявшейся в огромной прихожей тут и там, не поддавалось даже приблизительному исчислению. Историк моды сошёл бы с ума от счастья. Таких сандалет уже давно не делали. А ботинки образца 1920-х явно были привезены дедушкой из самого городу Парижу, не иначе. Вся обувка была замурзана. Иные образцы навеки окаменели в конгломератах не меньше, чем полувековой грязи. Из других сыпался крымский песок годов эдак семидесятых. Несмотря на зловещую огромность прихожей, ступить было негде. Потому что кроме обуви и одёжи все горизонтальные и вертикальные поверхности были утыканы разнообразными зонтами – большей частью вышедшими из строя, обломками обувных ложек самых невероятных размеров и фасонов, баночками с насмерть засохшим сапожным кремом, мириадами истёртых почти в ноль обувных щёток, несметным количеством связок ключей неизвестно от чего. И всем таким прочим, что у нормальных людей – даже у самых отъявленных засранцев среди нормальных, – захламляет прихожие в несравнимо меньших масштабах. Было пыльно, темно и страшно. Хотя на улице тогда вовсю бушевало майское солнце.

– Свет не включается! Лампочка перегорела, всё никак не заменю! И не разувайтесь, у нас немного не прибрано! Сейчас поставлю чайник! – бодро прокричал Валерий Иванович, ловко прогарцевавший сквозь весь этот хаос на кухню.

– Немного не прибрано? – с ужасом прошептала Семёну Ильичу Татьяна Георгиевна. – Что же у него тогда «много»? Мне что-то уже не хочется чаю.

– Ну где же вы?!

Мальцева и Панин прошли на кухню. Однако! По размеру кухня Линькова была, наверное, раза в три больше тогдашней трёхкомнатной квартиры Панина. Но на этой огромной кухне не было ни единого пустого места. В почти неразличимой выси рядами стояли бутылки, покрытые пылью. Пивные, водочные, из-под газировки, из-под вина и шампанского. Бутылки молочные, бутылки из-под кефира и ряженки, уксусные… Многие были с навеки, казалось, позабытыми наклейками. А некоторые – так и вовсе давным-давно сняты с производства.

– Никак не сдам, – объяснил Линьков, поймав взгляд Татьяны Георгиевны.

– Кто сейчас сдаёт бутылки? – одними губами сартикулировала Мальцева Панину, когда Валерий Иванович развернулся к засвистевшему чайнику.

Это был чайник-ветеран. Какого цвета он был при рождении, мог бы сказать только тот самый археолог. Если бы успел ещё при жизни закончить раскопки в коридоре. Артефакт был сплошь покрыт толстым наростом того, что получается из послойного слёживания сажи, пепла, пыли, сала, брызг и бог знает чего ещё. Это уже даже грязью нельзя было назвать. Это был монолит. Минерал!

– Ай, зараза! – Валерий Иванович обжёгся, снимая с носика чайника свисток. Свисток упал на пол.

На пол Татьяна Георгиевна смотреть побоялась. Достаточно было того, что она намертво к этому самому полу прилипла. Валерий Иванович разыскал убежавший свисток и положил его на подоконник. Точнее, воткнул между пузырьком выветрившегося бриллиантового зелёного и использованными ватными тампонами. Тут же рядом был разлит из неопрятного флакона давно потрескавшийся тональный крем. Валялись ватные палочки, все в чёрных, коричневых и зелёных разводах. Тушь, ушная сера и антисептический раствор в этом доме совершенно мирно соседствовали, не обращая никакого внимания на давно усохший столетник, какие-то камешки, конфетки, заветренный обгрызенный кусочек докторской колбасы, грязную картофелину, всю в ростках, загнивший в банках из-под майонеза лук, выставленный на проращивание и теперь благоухавший своей осклизлостью на всю эту непомерно огромную кухню, больше похожую на городскую свалку. Описание прочего кухонного интерьера могло бы свести с ума даже бесчувственного санитара, всю жизнь проработавшего в психушке строгого режима.

– Что же вы стоите, друзья?! Берите из-под стола табуретки и садитесь! – всплеснул ладошками Валерий Иванович.