Робинзоны Вселенной

— Леса — тоже вещь полезная, — изрек Мак–Аран. — А в противоположной стороне, может быть, пустыня. Или океан. Или — нам–то откуда знать — плодородные долины и города. Поживем — увидим.

Он бросил удовлетворенный взгляд на изрядно пополнившуюся топографическими знаками карту — прекрасно понимая, правда, что исследовать все белые пятна целой жизни не хватит. Этой ночью они встали лагерем у самого подножия ледника; незадолго до рассвета Мак–Арана разбудило то, что привычный ночной снегопад прекратился раньше обычного, и умолкло шуршание по палаточному шелку тяжелых мягких хлопьев. Выбравшись наружу, он поднял голову к темному небу, на котором горели незнакомые звезды; три из четырех лун самоцветной гирляндой зависали над гребнями застилающей полнеба горной цепи. Потом он развернулся кругом и уставился на восток, где была их долина, где ждала его Камилла, и где за горизонтом уже начинало разгораться огненное зарево. И невероятное, невыразимое удовлетворение переполнило душу Мак–Арана.

На Земле он никогда не был счастлив. В колонии, наверно, было бы лучше, но и там ему пришлось бы вписываться в мир, организованный другими людьми — и людьми далеко не его склада. Здесь же он мог строить с самого начала, с нуля — строить то, что нужно ему; что, как он считает, понадобится его детям и внукам. Трагедия и катастрофа открыли им дорогу в этот мир, безумие и смерть угрожают им на каждом шагу — но Мак–Аран понимал, что ему повезло. Этот мир ему по душе, и он обязательно найдет здесь свое место.

Весь этот день и значительную часть следующего они повторяли в обратном порядке свой недавний маршрут; небо заволакивало, в воздухе висела холодная серая морось — а Мак–Аран, который приучился уже на этой планете не доверять хорошей погоде, ощущал, тем не менее, хорошо знакомое беспокойство. К вечеру второго дня начался снегопад, да такой, какого никому из них и видеть не приходилось. Даже в самых теплых пуховках холод пробирал до костей, а умение ориентироваться не помогало в мире, на глазах превратившемся в белое вихрящееся безумие, бесцветное и бесформенное. Остановиться они не осмеливались, но скоро стало очевидно, что ковылять, сцепившись друг с другом, через растущие с угрожающей быстротой сугробы мягкого сыпучего снега они больше не могут. Оставалось только двигаться вниз. Все прочие направления потеряли смысл. Под деревьями было чуть–чуть лучше; но в вышине завывал ветер, и оглушительно скрежетали, раскачиваясь, ветви, подобно скрипучему такелажу невероятно огромного парусника — и полумрак полнился бесчисленными жутковатыми отголосками. В какой–то момент они попытались расставить под деревом палатку — но дважды налетал страшный порыв ветра, и шелковое полотнище, пронзительно вибрируя, вырывалось из рук и уносилось во тьму, и они преследовали бьющийся в объятиях воздушных потоков лоскут по снежной целине, пока тот не запутывался в ветвях какого–нибудь дерева и в непотребно перекрученном виде не возвращался к законным владельцам. Мороз все крепчал; и хотя нейлоновые пуховки не пропускали влаги, от такого немыслимого холода они совершенно не спасали.

— Если это называется лето, — стуча зубами, заявил Фрэйзер, когда они сгрудились в кучу под очередным гигантским деревом, — какие, черт побери, снегопады бывают здесь зимой?

— Подозреваю, — угрюмо отозвался Мак–Аран, — зимой лучше и носу не высовывать из базового лагеря.

Ему вспомнилось, как после первого Ветра опрыскал по лесу в поисках Камиллы, и в воздухе кружился легкий снежок. А им тогда казалось, что это настоящий буран. Как мало известно об этом мире! Он ощутил болезненный укол страха — и глубокое сожаление. Камилла. Она в безопасности, в базовом лагере — но суждено ли туда вернуться? «Может быть, — подумал он, чувствуя, что ему жалко себя до слез, — я никогда не увижу своего ребенка…» И тут же, рассердившись, постарался об этом не думать. Пока еще рано задирать лапки кверху и ложиться умирать — наверняка поблизости должно быть какое–нибудь укрытие. Иначе они не доживут до утра. От палатки проку не больше, чем от листка бумаги — но что–то надо придумать.

«Думай. Зря, что ли, бил себя давеча пяткой в грудь, какие мы тут собрались все из себя умницы и аристократы духа? Шевели мозгами, а то ведешь себя хуже австралийского аборигена.

Кстати, о жителях буша. В чем, в чем, а в выживании они там у себя весьма преуспели. Тебя же всю жизнь холили и лелеяли.

Ну же!»

Одной рукой он притянул к себе Джанис, другой ухватил за плечо доктора Фрэйзера; привлек поближе Доменика, парня из коммуны, учившего, чтобы отправиться в колонии, геологию. И закричал, перекрывая вой снежной бури:

— Кто–нибудь видит, где лес гуще всего? Пещер тут нет, от палатки проку никакого — надо забраться в самую чащу, спрятаться от ветра и снега!

— Почти ничего не видно, — еле слышно отозвалась Джанис, — но вон там что–то вроде темнеет. Если не что–то сплошное — значит, деревья растут так густо, что сквозь них ничего не видно. Вы это имели в виду?