Робинзонка

«Не сердись, мама, но прошу тебя, не уходи, пока я не расскажу о своем проступке. Помнишь, я впервые читала Робинзона… вот тогда я взяла у тебя большую иглу и отдала Робинзону: мне было жаль, что он все делает голыми руками. А ты иглу так долго искала! Ты была без нее как без рук, но я так тебе и не призналась. Знаешь, мама, она лежит в той книге о Робинзоне».

Блажене вдруг кажется, что эта игла застряла у нее в сердце и оно болит, болит! (Что ты, мама, сделала! Возьми меня с собой, я не хочу тут оставаться! Не хочу!)

И вдруг Блажена видит, что к ней и к маме примчалась, бурля, как кипяток, огромная волна, стремительно подхватила их и опрокинула в морскую пучину. Теперь Блажена ясно чувствует, что отныне она навсегда оторвана от матери этой жестокой силой, и безвольно, как камень, идет на дно.

Но тут Блажену подхватывает новая волна и с неудержимой скоростью, но очень нежно влечет куда-то, медленно поднимая и поднимая… Куда? Не к берегу ли?

Блажена вытянула руки, и тело ее, как по приказу, делало движения пловца, знакомого с водой уже лет семь, почти половину жизни. Ее голова разрезала водную гладь, рот ловил воздух, ноги порой касались песчаного дна.

И вот ее грудь ударилась о берег, утрамбованный волнами, она зарылась пальцами в песок и, опираясь на ладони, выбралась на сушу. Блажена настойчиво ползла все дальше и дальше от воды, ставшей у берега мелкой, словно лужа, и потом упорно лезла по откосу, пока не увидела корабль, тот черный парусник, где, как ей казалось, стояла невидимая мама, скрытая мачтами и канатами, стояла над вечно сияющей золотой звездой и дорогой зорь плыла в райские кущи.

3

Мертвенно-бледное утро ползет по улицам, словно собираясь напасть на город врасплох. Солнце, до сих пор скрытое холодными облаками, закутано, как жемчуг в вату, не светит и не греет: это солнце большого города, палящее в зной и никогда не улыбающееся мягко.

Камни улиц словно разбухли от одиночества, на домах коварно подмигивают полузакрытые Веки окон: дескать, мы уже проснулись, а человек спит и не желает видеть то, что скрыто там, за шторами. Ему не хочется снова возвращаться к трезвой действительности, управляемой такими сложными законами.

Ему нравится это сонное блуждание от образа к образу, нравятся туманные сны без конца и начала, его манит лишь мир чудесных сновидений: во сне человек может стрелять звездными лучами по солнечной мишени, может ловить на нити дождя и в сети теней рыбу в глубоких реках и морях с ясно видимым дном, может летать, освободившись наконец от пут земного притяжения, и передвигаться со скоростью мысли.

Ему не нужно утро, которое приходит затем, чтобы загнать тонкую паутину сновидений в извилины мозга, сжатые черепом весь длинный день и лишь ночью освобожденные сном.

Призрачный день, когда человек все время что-то должен, должен, должен…

Шофер такси Ольдржих Бор проснулся раньше обычного. Лежа тихо с открытыми глазами, он слышал, как шаги первых прохожих гулко зазвучали на тротуаре, отражаясь от фасадов домов, и видел, как стрелка будильника, этот подвижный пестик среди двенадцати тычинок, замешкалась на пятой тычинке. Пан Бор быстро вскочил с постели и произнес спокойным отчетливым шепотом:

— Блаженка — за молоком!

Рассвет заглядывал в комнату; он был еще не настоящим светом, а лишь туманным проблеском, тревожным и неясным, повисшим клочьями в свежем тихом утре.

Отец поглядел на дочку: она спала, не раздеваясь; он не хотел вчера вечером будить ее, такую усталую, только перенес с неудобной тахты на постель. Ребенок!

Блажена еще ребенок! Как ясно ее напряженное лицо, какая нежная, еле заметная улыбка трогает маленький рот… Да, боль ребенка не так велика, как муки взрослого. Непостоянство ребячьих мыслей дает сотню спасительных выходов для этой боли, а ребячье любопытство, и глубокое и мимолетное, и жажда нового невольно толкают к забывчивости.

Отцовский шепот тянет Блажену из сна в пробуждение.

«Как мало я спала!» — думается Блажене; в полусне она хнычет:

— Папка, еще минутку! — и сразу же снова проваливается в колодец приятного забытья.

— Нет, Блаженка, ни минутки! Вставай, долг зовет!

«Долг зовет».. Эта пословица некогда значила для них совсем иное. Полусерьезно, полушутя они с папкой раньше часто повторяли ее. Так и теперь эта насмешливая пословица невольно растянула рот Блажены в улыбку, возвращая ее к воспоминаниям о том, каким радостным бывало раньше утреннее пробуждение.

— На этот раз, Блаженка, долг зовет и вправду. Зовет меня и тебя. Ну, раз-два! — воскликнул отец, теперь настойчиво, и, уже не церемонясь, сдернул с Блажены одеяло.

Она испуганно присела на постели, спустив на пол длинные худенькие ноги, и вдруг сразу оказалась в холодных водах действительности.

— Сейчас, папка!

Блажена, не глядя в зеркало, причесала волосы, накрутив на палец концы длинных светлых прядей, отливающих золотистым медом.

Делая все это, она усердно о чем-то размышляла.

— Куда, папка, мне идти за молоком? — наконец спросила она отца.