Робин Гуд

Во время летних праздников во всём вашем королевстве появляются исполнители пьес о Робин Гуде, деве Мэрион, брате Туке, где наряду с грубостью и буйством <...> людей учат неповиновению властям: разбойники идут, чтобы отнять у шерифа Ноттингемского того, кто за нарушение закона должен быть казнен.

Цит. по: Anglo 1957: 179

Популярность вышеупомянутых пьес неудивительна, особенно в провинции, где грамотных было гораздо меньше, чем в крупных городах, а потому «листки» и прочая развлекательная литература не всегда находили обширную аудиторию. Зато посмотреть представление обычно собирались все, от мала до велика.

Впрочем, после английской Реформации у представителей самых разных партий появились некоторые причины «оправдать» Робин Гуда. Лесной стрелок и его веселые молодцы, при всех своих недостатках, сделались необходимым для самоидентификации культурным наследием, не связанным с местночтимыми святыми и римскими церковными праздниками. Этот сюжет подарил англичанам еще одного, помимо короля Артура, легендарного героя, воплощающего лучшие черты нации.

Хотя в ранних балладах Робин Гуд грабил алчных аббатов, монахов и епископов, он тем не менее оставался благочестивым католиком, который слушал мессы, исповедовался и жертвовал на строительство часовен. Однако с отделением Английской церкви от Римской лесной стрелок и священнослужители окончательно сделались непримиримыми врагами. Так, именно представитель Церкви оказался повинен в «падении» главного героя в пьесе Энтони Мандэя о Роберте — графе Хантингтоне, равно как и в «Правдивой истории о Робин Гуде» (1632) Мартина Паркера, где лесной изгнанник уже не только грабит, но и увечит священнослужителей. И в XVI, и в XVII веке непочтительное отношение к ставленникам папства и католическому миру в целом вполне отражало умонастроения немалой части англичан. В 1620-е годы испанский посол — представитель католической страны — сделался в Англии буквально объектом общей ненависти, а в 1624 году, когда после неудавшегося сватовства к испанской инфанте на родину вернулся принц Чарлз (будущий король Карл I), это стало поводом для настоящего народного ликования.

Время шло, а робин-гудовский сюжет продолжал проявлять удивительную гибкость, адаптируясь к новым культурным запросам и веяниям. Кроме актуальных сатирических мотивов, в «Правдивой истории...» М. Паркера мы находим и панегирик тем временам, когда она была создана, — по мнению автора, гораздо более цивилизованным, чем давно минувшая эпоха, в которую жил и действовал Робин Гуд. Обращение к балладному сюжету, таким образом, становится поводом противопоставить старинную грубость нравов современному гуманизму. С другой стороны, нетрудно проследить и обратную тенденцию: в произведениях по мотивам робин-гудовских баллад стали появляться нотки тоски по ушедшим временам, полным простоты и чистосердечия. Так, Бен Джонсон в пасторали «Печальный пастух» (1630-е годы), где среди прочих персонажей фигурирует и лесной стрелок, устами пастуха Лионеля критикует пренебрежительное отношение пуритан к старинным сельским забавам:

О Friar, those are faults that are not seene,
Ours open, and of worst example beene.
They call ours, Pagan pastimes, that infect
Our blood with ease, our youth with all neglect;
Our tongues with wantonnnesse, our thoughts with lust,
And what they censure ill, all others must.

О брат, их недостатки не видны,
А наши открыты, притом худшего сорта.
Они называют наши развлечения языческими,
Заражающими нашу кровь праздностью, нашу юность пренебрежением,
Наши языки распущенностью, наши мысли похотью,
И то, что они порицают как зло,
должны порицать и все прочие.

Johnson 1783: 14

Там же в защиту излюбленных развлечений выступает и Робин Гуд, напоминающий у Бена Джонсона не столько балладного изгнанника, сколько «Майского лорда» — устроителя увеселений: