Роберт Бернс в переводах С. Маршака

И не только эту надпись оставил алмазный карандаш — подарок лорда Гленкерна. Замок Стерлинг, где когда-то жили национальные герои Шотландии Брюс и Уоллес, стоял разрушенный, забытый теми, за кого бились герои. И Бернс пишет на стекле гостиницы крамольные строки о замке Стюартов, стоящем без кровли, и об их троне, который перешел «к чужой династии, к семье из-за границы, где друг за другом следуют тупицы...» Для Бернса Стюарты — и последний из них — король Яков, чьи сторонники назывались «якобитами», — были не королями, которых он почитал как верноподданный, а символом национальной независимости Шотландии. «Никак не могу согласиться с выспренними суждениями о «гражданах мира вообще», — писал Бернс. — Во мне живут национальные традиции, которые, по-моему, сильнее всего горят именно в сердцах шотландцев». Позже Бернс написал замечательное письмо в газету «Стар» по поводу «грубых и оскорбительных слов» по адресу Стюартов, которые бросил в проповеди дамфризский священник. Это письмо свидетельствует не только о правильном понимании исторических событий, но и является образцом тончайшей иронии: Бернс говорит, что если в тот век короли и были «кровавыми и жестокими», что вызывало «справедливый гнев их подданных», то это объясняется дикостью нравов. «Но как вы объясните, что в наш просвещенный век против Великобритании восстал целый народ — американские колонисты, чьи потомки будут праздновать столетие освобождения от нас столь же горячо и искренно, как мы празднуем освобождение от сурового гнета династии Стюартов».

Не только в замках и на полях исторических битв нашел Бернс новый источник вдохновения: из поездки по Шотландии он привез множество старинных напевов, на которые он потом написал слова.

Николь был очень интересным спутником — об этом Верне пишет во всех своих письмах. Правда, республиканское сердце «упрямого сына латинской прозы» не могло выдержать постоянного общения Бернса с «герцогами, графами и прочей знатью». Когда герцогиня Гордон — та самая, которой Бернс в Эдинбурге «вскружил голову», послала за Николем своего управляющего, чтобы просить и его к обеду в замок, где Бернс очаровал всех гостей, Николь в бешенстве крикнул, что не желает нарушать расписания их поездки и тратить время на светские глупости — его отпуск подходит к концу. Пусть Бернс выбирает — либо он, либо всякие герцогини. Бернс извинился перед Гордонами — и поехал с Николем, причем в тот же вечер послал Гордонам шутливые и ласковые стихи, а сам постарался умилостивить и развеселить ворчавшего Николя.

Бернс вернулся в Эдинбург в октябре. Его ждали невеселые вести: умер один из близнецов — девочка, а старый Армор, узнав, что Джин снова готовится стать матерью, выгнал ее из дому.

Друзья Роберта приютили Джин. Роберт послал им денег, просил позаботиться о Джин до его приезда. Он ждал окончательного расчета с Кричем — тот никак не хотел отдавать все деньги сразу, а без денег Бернс не мог решить вопрос о ферме. Пока что он по целым дням работал с органистом Кларком над третьим томом собрания песен. Первый том уже вышел, второй печатался. Имя Бернса нигде указано не было.

В это же время Бернс усиленно добивался, чтобы его зачислили в акцизное управление и разрешили пройти специальный курс инструкций для сборщиков налогов. «Все-таки это верный кусок хлеба», — писал он. Кончилась блестящая жизнь в Эдинбурге, надо было возвращаться домой, где ждала больная Джин и семья в Моссгиле, у которой только и было надежды, что на старшего сына и брата...

Но тут произошла встреча, которая заставила его на несколько головокружительных недель забыть о доме и о Джин...

В одном салоне Бернс встретил молодую, хорошенькую женщину — «соломенную вдову» — Нэнси Маклиоз. Беспутный муж бросил ее с тремя детьми на милость богатых родственников. Нэнси писала стихи и не скрывала своего восхищения перед талантом Бернса. При первой же встрече они почувствовали, что «созданы друг для друга» «Всемогущая любовь по-прежнему царит и пирует в моем сердце, — писал в эти дни Бернс старому другу, капитану Ричарду Брауну, — и сейчас я готов повеситься ради молодой эдинбургской вдовушки, чей ум и красота оказались опасней и смертельней убийственных стилетов сицилианского бандита или отравленных стрел африканских дикарей». Нэнси взяла с него слово, что он придет проститься перед отъездом, но накануне этого дня он упал и вывихнул ногу. Нэнси получила изящнейшее письмо с извинениями, ответила столь же изысканно, и началось одно из самых трогательных и нелепых увлечений Бернса. Больше не было ни Нэнси, ни Роберта: вместо них, по моде того времени, появились аркадские пастушки — «Сильвандер» и «Кларинда», которые писали друг другу ежедневно, а то и ежечасно, захлебываясь в розовой воде сантиментов и возвышенной лирики.