Роберт Бернс в переводах С. Маршака

«Мой друг, мой брат, — писал Бернс Роберту Мьюру, — ты, должно быть, слышал, что Джин вернула мне залог любви вдвойне. Чудесный мальчишка и девочка пробудили во мне тысячи противоречивых чувств — и сердце бьется то от светлой радости, то от мрачных предчувствий...»

«Мрачные предчувствия» оправдались: «духовные отцы» снова заставили Бернса каяться, а старый Армор хотя и взял из суда жалобу на Роберта, но решительно запретил Джин видеться с ним.

В это время почитатели Бернса заговорили о том, что не худо было бы во второй раз издать его стихи. «Килма́рнокский томик» уже попал в столицу Шотландии — Эдинбург, и оттуда пришло письмо, в котором слепой поэт доктор Блэклок хвалил стихи и обещал поговорить с местными литературными светилами, чтобы те помогли талантливому поэту остаться на родине и переиздать свою книгу.

Все отговаривали Бернса от поездки на Ямайку. В это время один из самых богатых помещиков Эйршира — лорд Гленкерн, прочитав книжку Бернса, переплел ее в роскошный переплет и обещал друзьям поэта оказать ему всяческое покровительство в Эдинбурге.

Двадцать седьмого ноября 1786 года Бернс отправился в Эдинбург верхом на чужой лошади, без единого рекомендательного письма в кармане и почти без денег.

II

Первые дни в Эдинбурге Бернс провел в постели: слишком бурные проводы устроили ему эйрширские земляки. В маленькой каморке, у старого товарища Ричмонда, было тесно и шумно: над головой хохотали и визжали две веселые девицы и многочисленные их гости; толстая хозяйка квартиры жаловалась Бернсу на этих жилиц, утешаясь тем, что они будут «за грехи свои гореть в аду».

Только через три дня Роберт вышел из дому. Ему все было внове: высокие дома, узкие переулки и шумные площади, непривычно тяжелый воздух: «Северные Афины» не знали ни канализации, ни регулярной очистки улиц...

Но этим воздухом когда-то дышали и Рамзей и Фергюссон...

...Владелец книжной лавки, Вильям Крич, суховатый элегантный господин, с удивлением смотрел на странного посетителя: сняв шляпу с ненапудренных черных волос, тот низко склонил голову, потом обвел глазами книжные полки и прилавок, за которым когда-то стоял прежний хозяин лавки, поэт Аллан Рамзей. Крич посмотрел вслед пришельцу — и забыл о нем, не подозревая, что не только станет издателем стихов этого «беззастенчивого глазастого малого», как он мысленно его назвал, но и приобретет печальную известность тем, что всю жизнь будет обманывать и обсчитывать его.

Потом Бернс пошел на кладбище Каннонгейтской церкви, где был похоронен Фергюссон. Но он так и не нашел его могилы: ни памятника, ни надгробной плиты не поставили те, «кто, наслаждаясь песней, дал с голоду поэту умереть...»

Между тем слухи о приезде «поэта-пахаря» уже пошли по салонам Эдинбурга. Многие читали небольшую рецензию в «Эдинбургском журнале», где восхвалялся «самородный талант, проложивший себе путь сквозь безвестность, бедность и темноту трудовой жизни».

В рецензии говорилось о «проницательных и мудрых» наблюдениях над жизнью, о «живых и правдивых» описаниях. Еще две газеты напечатали несколько стихотворений Бернса. И, наконец, его дарование заметил автор знаменитого романа «Человек чувства», Маккензи, а лондонское «Ежемесячное обозрение» суховато, но одобрительно отозвалось о сборнике стихов.

Эдинбургская знать заволновалась: в Лондоне пишут об их земляке, а они еще и не видели его. Кто он такой, этот «богом наставленный пахарь», как называли его в газетах. Узнали, что он «умеет пристойно вести себя в гостиных», «держится с достоинством, но скромно». В маленькую комнату Ричмонда стали приходить лакеи с приглашениями и горничные с записками, подъезжали кареты, украшенные гербами. После первого же званого вечера по Эдинбургу пошли слухи, будто сама герцогиня Гордон, законодательница мод, во всеуслышание объявила, что «этот пахарь вскружил ей голову». Лорд Гленкерн, приятный молодой человек, ровесник Бернса, официально объявил себя покровителем своего талантливого земляка и заставил весь «Каледонский охотничий клуб», объединявший самое изысканное общество, подписаться на новую книгу Бернса. Гленкерн тут же познакомил Бернса со своим бывшим гувернером — Кричем и поручил тому взять на себя издание бернсовских стихов.

«Роб Моссги́л» стал самым модным украшением эдинбургских гостиных.

На одном из званых обедов его увидел пятнадцатилетний Вальтер Скотт. Он и его товарищи уже знали наизусть лучшие стихи Бернса и, по собственным его словам, «готовы были отдать все на свете, чтобы познакомиться с самим поэтом». Наконец, будущему романисту удалось встретить Бернса в доме у одного из университетских профессоров.