Рижский редут

– Нельзя мне! В женское одеваться – грех!

– Врагам Отечества служить – тоже грех! Живо, живо!

– Так у меня ж борода!

– Какие мелочи!

Я стал копаться в тряпье, которое уже успело провонять – оказывается, я сунул его за рогожные кули с вяленой рыбой. Чепчика не нашлось, зато обнаружилась вышитая мужская рубаха с рукавами по локоть, я кинул ее Яшке. Затем я растянул в руках тонкое белое покрывало и сложил его треугольником. Я видел, как повязывают себе головы дворовые девки, когда предстоит пыльная работа в комнатах. Примерно так же я обвязал Яшкину голову, получилось несколько похоже на чепец, а бороду он мог прикрыть шалью.

Перерядив его таким диковинным образом, я выпихнул Яшку в залу погребка и усадил в углу, как если бы он был жрицей любви, тоскующей в ожидании искателя приключений. Сам я выбрался наружу из маленькой дверцы, ведущей на Зюндерштрассе и, прогулявшись взад-вперед, заметил-таки Мартына Кучина.

Надо полагать, наш погребок окружили и готовились как-то штурмовать.

Тут-то я и понял свою ошибку. Ни в коем случае нельзя было извлекать Яшку из подклети. Сидел он там в полнейшей безопасности, хоть и на хлебе с водой. В конце концов его мог бы торжественно освободить господин Розен, которому уже пора было объявиться в Риге.

С другой стороны, я не мог знать, насколько велика опасность, угрожавшая бедному Яшке. И не узнал бы, если бы не устроил ему побег.

Сейчас его положение было даже более тяжким, чем мое. Если мусью Лелуару придется выбирать, кого из нас двоих порешить, он выберет Яшку, потому что тот слишком много знает про шайку лазутчиков. Потому и Мартын Кучин (который на самом деле вовсе не Мартын) пытался пробраться к нему и готов был платить всякому, кто поможет это сделать.

Я сознавал, что должен любой ценой спасти этого предателя и доставить его к Розену. (Тут воображению моему предстали красный селерифер, на котором так удачно вывезли Эмилию, и Яшка на нем; двухколесный урод лихо несся по Большой Замковой к Цитадели, сбивая и повергая в прах Лелуара, обоих Жилинских, Мартына Кучина и еще каких-то неприятных людишек.) Но что я мог сделать? Если бы хоть удалось угадать планы противников наших…

И тут я задал себе вопрос: что предпринял бы Бессмертный?

Бессмертный, сообразно законам правильной стратегии, о коих толковал нам, изобразил бы присутствие Яшки там, где Яшкой и не пахнет. А вот как это сделать – следовало придумать мне.

К тому же Бессмертный потребовал бы, чтоб я мыслил логически. Мой противник, человек опытный, скорее всего, рассуждал не менее логично, чем Бессмертный. Он полагал, что Яшка прячется в погребке и, скорее всего, знал, что погребок имеет два выхода. Логически рассуждая, это были выходы на север и на юг; если поломать голову, можно найти путь вверх и удрать по крышам; та же логика подсказывала, что можно расковырять пол и стену большого подвала и оказаться в каком-либо соседнем.

Сражаясь с логикой, которая подсовывала мне какие-то невозможные способы Яшкиного спасения, я прохаживался по Зюндерштрассе и высматривал Мартына Кучина. Он точно был где-то поблизости и, возможно, если бы я отошел чуть подальше, рискнул бы забраться в погреб через маленькую дверцу. Мне даже пришло в голову, что это могло стать его последним решительным поступкам – я уже так хорошо освоился на темной лестнице, что, войдя за ним следом, мог вступить в сражение и ударить его ножом. А потом выйти и дождаться следующего отважного пана, которому страх как нужен Яшка. И так изничтожить их всех поочередно…

Это было бы логично – да только не для меня. Мне до сих пор страшно вспоминать ночную драку с Яшкой; также просыпался во мне и начинал жечь стыд за послание Николаю Ивановичу Шешукову, в коем я мужественно объявлял себя убийцей незнакомца.

Рассуждая таким образом, я прошел чуть дальше в сторону Двины, чем намеревался, и вдруг замер, осененный действительно удачной мыслью.

Передо мной находилась пока незримая за высокими крышами, но исправно действовавшая водонапорная башня.

Рижский деревянный водопровод был для меня сперва диковинкой. Я даже не сразу узнал о его существовании. Скажем, колодец на Ратушной площади, в который, говорят, в чумное время бросили слиток серебра, чтобы очистить воду, или колодец за Домским собором, или у Пороховой башни – те располагались на виду. Во многих дворах тоже имелись дыры, считавшиеся колодцами, и из них добывали воду для хозяйственных нужд. Хорошую питьевую воду привозили из Петербуржского предместья, из прекрасного источника на Родниковой улице. Мне по утрам подавали кофей, сваренный именно на этой воде. Также брали для питья воду прямо из Двины, и на берегу даже были устроены особые спуски для водовозов с их телегами.