Рижский редут

– Мне хотелось бы жить неподалеку от тебя, Сашенька, – тихо сказала Натали и неприметно пожала мне руку.

– Возьмите, – произнесла Луиза, протягивая мне замшевый мешочек, смахивавший на кисет для табака. – Обратите это в деньги и устройте нам приличное жилье. Пока не сделаете этого, не появляйтесь тут. Нужно соблюдать осторожность.

Это был приказ – и самый голос изобличал особу, которая родилась с желанием приказывать. Менее всего эта Луиза походила на приветливую и льстивую девицу из модной лавки.

Натали протянула ко мне руки, чтобы обнять, но спохватилась – хотя стемнело и улочка была сейчас пустынна, но горело несколько фонарей и кое-где выставленные на окна свечи. Странные мысли пришли бы в голову добродетельному бюргеру, увидь он, как обнимаются и целуются в уста двое молодых мужчин.

– Чуть не забыла, господин Морозов. Там среди прочего есть медальон, в нем вставлена миниатюра. Извлеките ее; вы, мужчины, умеете это проделывать более ловко, чем мы, женщины, – добавила Луиза и как-то криво усмехнулась. – И при встрече верните мне. Она мне дорога. Коли будете нас спрашивать – мы поселились под именем Гамбсов, я герр Генрих Гамбс, а это мой брат Пауль. Пойдем, сударыня.

Она произнесла имена несколько на французский лад – «Анри» и «Поль».

Луиза постучала в окошко, почти сразу же дверь отворилась, и француженка увела в дом свою русскую хозяйку.

Я неторопливо пошел обратно. Слишком многое следовало обдумать, и я оказался у знаменитой голубой двери, когда она была заложена засовом. Пришлось стучать в окошко.

Хозяин в ночном колпаке с заметным неудовольствием впустил меня.

– Я должен был проводить двух приятелей моих, которые в Риге едва ль не первый день и рисковали заблудиться, – объяснил я.

– Что ж это они прибыли, когда началась война и всем следует, наоборот, уезжать подальше? – спросил хозяин.

– Прибыли по служебной надобности, герр Шмидт.

Он дал мне свечу в подсвечнике, чтобы я не сломал себе шею, поднимаясь наверх, и вернулся на супружеское ложе.

У себя в комнате я высыпал на стол содержимое замшевого кисета. Это были украшения, золотые кольца, серьги, браслеты. Одну пару серег я знал – ее праздничные, девических времен, надеваемые на балы и в театр. Перстенек тоже был мне известен, я видывал его, когда украдкой целовал ей руку. Я понял: господин Филимонов ограничивал Натали в деньгах, и она принуждена была продавать драгоценности, полученные в приданое. Кроме того, там оказались жемчуга, на мой взгляд, очень дорогие, и старинная золотая брошь в два вершка высотой, изображавшая букет роз, с рубинами, изумрудами и бриллиантами, и прочие безделушки немалой цены. Возможно, Натали получила их в наследство от покойной бабки, которая ее очень любила.

Я принял решение ни в коем случае этих вещиц, хранивших воспоминания безмятежной нашей юности, не продавать. Деньги у меня имелись – жалование мое было более чем достаточно, траты невелики, а кое-что я успел отложить.

Однако, чтобы не ссориться с Натали, нужно было показать вид, будто драгоценности проданы. Для этого следовало вынуть из медальона миниатюру, о которой говорила Луиза. Я достал перочинный ножик, открыл его и залюбовался женским лицом.

Это была дама или девица лет двадцати, со светло-каштановыми кудрями, выступавшими из-под белого с красным шарфа, небрежно намотанного на голову в виде тюрбана. Платье низко вырезанное, совсем простое, без кружев и без прикрывавшей грудь косыночки-фишю. Взгляд у девицы был гордый, да и весь ее облик излучал высокомерие. Я вгляделся, пытаясь понять, отчего сложилось у меня такое впечатление, и решил, что виноваты поворот головы, задранный подбородок и нос с отчетливо видной горбинкой.

Следовало спрятать драгоценности. В мое отсутствие фрау Шмидт сама прибиралась в комнате, и такая находка вызвала бы у моих хозяев совершенно излишнее любопытство; с другой стороны, таскать мешочек с собой я не хотел, памятуя о случае, когда меня чуть не обокрали. Я стал искать тайник.

Комната моя была обставлена просто – стол, два стула с прямыми спинками, кровать, этажерка с книгами, комод, маленький шкаф, рядом с коим висели на гвозде укрытые простыней моя шуба, теплый сюртук и положенная по уставу серая шинель с медными пуговицами. Имелись еще таз на табурете и подвешенный над ним медный рукомойник, а рядом – туалетный столик, застланный чистой белой салфеткой и маленькое зеркало на стенке. На салфетке я разложил все содержимое своего походного несессера – щетки для волос, зубов и ногтей, ножнички, бритву с состоящей при ней плошкой, гребенки, помаду, без которой волосы мои торчали дыбом, флакон с туалетной водой, коробочку с мылом.