Рис

Смущенно хихикнув, Чжи Юнь одного за другим притянула к себе малышей, перечмокав их в щечки:

– А где же У Лун? Отчего нет на празднике папочки?

– А оттого, что издох! – заорала Ци Юнь.

У Лун нарочито откашлялся в южном покое, но в залу не вышел. И только когда зажгли лампу, отправив на кухню детей за «лапшой долголетья»[27], У Лун неохотно уселся за стол. Он ни разу не поднял глаза на Чжи Юнь, впрочем та, с головою уйдя в пересуды с сестрой, также не обращала на бывшего мужа вниманья. За круглым столом, наконец, воцарилось молчанье: с тяжелым сопеньем большая семья поглощала «лапшу долголетья» Ми Шэн’а. Побитый отцом, тот по-взрослому строил угрюмую мину. Ему десять лет, он ни капли не счастлив. Чай Шэн с Сяо Вань то и дело плескали отвар из тарелок на стол, Ци Юнь снова и снова его подтирала.

– Недавно видал Бао Ю, – вдруг промямлил, уткнувшись в тарелку, У Лун. – Он по улице шел: «человек на лицо, поведеньем собака».

Словесные перлы, со всей очевидностью, предназначались Чжи Юнь.

– Не похож он ни сколечко на досточтимого Лю: и походкой Крепыш, и осанкой... Осмелюсь сказать, это сын Крепыша.

Побледнев, поедая глазами блестящие губы У Лун’а, Чжи Юнь опустила тарелку на стол.

– Ты раскрой мне еще рот набитый дерьмом! – вдруг взревела она, плеснув прямо в лицо ему жирным отваром.

Не в силах понять, от чего разгорелся раздрай, дети плакали в голос. У Лун, сохраняя спокойствие, вытер лапшу с подбородка и щек:

– Испугалась? Не трусь: не пойду господину докладывать. Просто напомнить хотел: настоящей подделка не станет. Возьми хоть меня, я поддельный в лабазе. У Лун настоящий – в селении Кленов и Ив...

– В голове одна дурь у тебя, – прохрипела Чжи Юнь. – Не хочу больше слышать. Я в жизни достаточно горя хлебнула. Попробуешь мне навредить, не спущу.

С неприятным осадком в душе разбредались участники празднества. Дети ушли гонять обруч на улицу. Взяв красный чайник – его так любил помусолить в руках предыдущий владелец лабаза – отправился в кузню У Лун. С кузнецами он все эти годы поддерживал тесные связи, не знаясь опричь неотесанной братии молотобойцев ни с кем на всей улице Каменщиков.

– Можешь не возвращаться! До смерти торчи в этой чертовой кузне, – вослед раздраженно кричала Ци Юнь.

– Как терпела его эти годы? – вздыхала она, собирая тарелки с залитой отваром столешницы. – Глазом моргнуть не успела, Ми Шэн’у уже десять лет.

Перед зеркалом, смыв макияж, Чжи Юнь заново пудрила щеки. «Пунцовые губы, морозные зубы» – всё та же красотка. Лишь складки морщинок у краешков глаз выдавали в ней «желтый цветок после праздника»[28].

– Сколько мне лет? – Чжи Юнь ткнула накрашенным ногтем в свое отражение. – Вправду не помню. Поди, уже тридцать.

– Шестнадцать тебе, – потешалась Ци Юнь. – За троих мужиков еще выскочишь.

– Скучно. Быть бабой так скучно.

Чжи Юнь поплелась за сестрою на кухню и там заговорщицким тоном поведала ей, что в саду по ночам-де является призрак. Сама она с ним не встречалась, но слышала – слуги толкуют... Ци Юнь, отмывая посуду, не слишком внимательно слушала сбивчивый лепет сестрицы, покуда Чжи Юнь с побелевшим от страха лицом не поведала главное.

– Все говорят, этот призрак – Крепыш. Так не может быть, правда? Почтенный его в реку к рыбам отправил.

– А видел ли кто его труп? Вдруг, не умер тогда. Знать, теперь будет мстить. Ваш конец уже близок.

– Навряд ли, – Чжи Юнь покачала в ответ головой. – Хозяйство под корень ему отхватили. Тогда бы не умер, потом жить не смог. Без едлы ни один жить не сможет. Чай знаю я их, мужиков.

– Значит, призрак его. А не всё ли равно? – не скрывая злорадства, бурчала сквозь зубы Ци Юнь. – Ведь всю жизнь досточтимый бесчинствовал. Вот и расплата. Раз призрак явился, так будет несчастье. Такое несчастье, что «сгинет семья, домочадцы погибнут». Почто остальные мякиною сыты, а этот «дары гор и моря»[29]...

– Змеюка! – Чжи Юнь навела на сестру ненавидящий взгляд. – Досточтимого Лю ты семейство поносишь, а нас с Бао Ю не касается? Сгинет семья, мы с семьею погибнем. И ваша торговля заглохнет.

– Ты хочешь сказать, досточтимый – опора лабаза? – Ци Юнь, ядовито осклабившись, загромыхала тарелками. – Кучи дерьма он опора. Ему на тебя наплевать, а на нас и подавно. За «темною податью» хоть бы однажды Братву не прислал. Он не ведает, чья мы семья?

Не найдя, что ответить, Чжи Юнь потоптавшись на кухоньке, вышла на внутренний двор, оглядев потемневшее небо. Ей вспомнилась юность, прошедшая в этих стенах, и на сердце вдруг стало тоскливо и муторно. Не попрощавшись с сестрой, Чжи Юнь, взяв свою сумку, направилась к выходу. Сколько она, став Шестою женой досточтимого, не навещала лабаз, каждый раз уходила отсюда не в духе. Возможно, давнишняя ненависть так въелась в души сестер, что ее не отмыть и не счистить.

Ступив за ворота, Чжи Юнь, разглядев, что из ветхих дверей старой кузни выходит У Лун, отвернулась и сделала пару шагов, беззаботно болтая своей пестрой сумкой, как вдруг со спины долетел его крик:

– Берегись!