Рифтеры

– Прошло пять лет с начала эры Огненной Ведь­мы, – продолжил Сойер ледяным тоном. – Люди уми­рают, мистер Дежарден. Миллионами. В таких обстоятель­ствах даже еду тратить на животных – это постыдно. Ожидать, что я стану тратить время, лекарства и перевя­зочные средства на лечение раненой кошки, по крайней мере, неприлично.

В глазах Ахилла защипало. Все вокруг расплылось.

– Пожалуйста... я могу вам помочь. Я могу. Я могу вдвое увеличить норму циркулятора. Воду без ограни­чений. Я могу отправить на орбиту, черт возьми, если вы этого хотите, и вас, и вашу семью. Все что угодно. Только скажите.

– Хорошо: прекратите расходовать попусту мое время.

– Да вы знаете, кто я? – закричал Дежарден.

– Разумеется, знаю. И удивлен, что у правонаруши­теля – особенно такого выдающегося – так сильно сме­щены приоритеты. У вас же должен быть иммунитет к такого рода вещам.

– Ну, пожалуйста...

– Спокойной ночи, мистер Дежарден.

«Потеря соединения» – на одном из экранов загоре­лась очередная желтая иконка.

В углу рта Мандельброт пузырилась кровь. Внутреннее веко скользнуло по окровавленному глазному яблоку, но вновь вернулось в прежнее положение.

– Пожалуйста, – всхлипнул Дежарден. – Я не знаю, что...

«Нет, знаешь».

Он склонился над ней, протянул руку, осторожно на­давил на вздувшуюся петлю кишечника. Тело Мандельб­рот дернулось, словно испустило дух. Она едва слышно мяукнула.

– Прости... Прости.

«Ты знаешь, что делать».

Он вспомнил, как Мандельброт вцепилась в лодыжку отца, когда старик навестил его в 48‑м. Вспомнил, как Кен Лабин стоял в одних трусах и стирал брюки в ван­ной: «Твоя кошка меня описала», – сказал он тогда, и в его голосе слышалось невольное уважение. Он вспомнил, как лежал ночами, чувствовал, что мочевой пузырь скоро разорвется, но не смел подняться, боялся потревожить пушистый спящий комок, лежащий на груди.

«Ты знаешь».

Он вспомнил, как Элис пришла на работу с исца­рапанными в кровь руками, пытаясь удержать тощего, шипящего котенка, который уже тогда ни от кого не терпел унижений.

– Эй, Кайфолом, хочешь иметь сторожевую кошку? Настоящий хаос во плоти. Поворачивающиеся уши, ба­тарейки не требуются, к тебе в квартиру теперь никто не зайдет без увечий, гарантированно.

«Ты знаешь».

Мандельброт снова начали бить конвульсии.

Он знал.

У него под рукой не было ничего: ни инъекций, ни газа, ни огнестрела. Все пошло на ловушки, и понадобит­ся куча времени, чтобы извлечь оттуда хоть что‑нибудь. Комната была голой – только серо‑костяные стены и побеги оптоволокна. От нейроиндукционного поля... бу­дет больно...

«Черт побери, мне просто кирпич нужен, – подумал он, с трудом сглатывая комок в горле. – Обыкновенный камень, их же куча около домов валяется...»

Не было времени. Мандельброт уже не жила с тех са­мых пор, как отправилась наверх, от псарни. Она только страдала. И Дежарден мог лишь прекратить это и боль­ше ничего.

Он занес ногу над ее головой.

– Ты и я, Сарделька, – прошептал он. – У нас был допуск выше, чем у любого человека на тысячу кило­метров вокруг...

Мандельброт мурлыкнула. Когда она умерла, тело как будто что‑то покинуло. Осталась лишь бесхребетная мас­са на полу.

Дежарден еще какое‑то время стоял, держа ногу на весу, на всякий случай. Наконец он опустил ступню на бетонный пол. Мандельброт всегда все делала сама.

– Спасибо тебе, – прошептал Ахилл и заплакал.

Доктор Тревор Сойер проснулся во второй раз за по­следние два часа. Над его головой огромным кулаком нависала какая‑то тень. Она негромко шипела, словно парящая змея.

Он попытался подняться. Не смог: руки и ноги болта­лись, как резиновые, и не слушались. Лицо покалывало, вялая челюсть отвисла пучком сваренных макарон. Даже язык казался распухшим и дряблым, вывалился изо рта и не двигался.

Сойер смотрел на овальный предмет над кроватью. Тот напоминал черное пасхальное яйцо где‑то вполовину его роста, но шире. Его брюхо уродовали с трудом различи­мые отверстия и пузыри, отражавшие серебристые лучики слабого света, проникавшие из прихожей.

Шипение стихло. Доктор почувствовал, как по щеке червяком сползает тонкая струйка слюны. Он попытался проглотить ее, но не смог.

Он все еще дышал. Хоть что‑то.

Пасхальное яйцо издало мягкий щелчок. Откуда‑то пошло слабое, едва различимое ухом гудение – то ли поле воздушной подушки, то ли помехи в нервной сис­теме, осечкой стреляющие в ухе.

Это не нейроиндукция. «Овод» даже от земли не ото­рвался бы, неся такие тяжелые кабели.

«Какой‑то нервно‑мышечный паралич, – догадался он. – Значит, газ».

Он попытался повернуть голову. Та десятикилограм­мовым валуном лежала на подушке и не слушалась. Он не мог двинуть глазами. Не мог даже моргнуть.

Сойер слышал, что Сандра тоже проснулась; она ды­шала часто, но неглубоко.

– Ты, как я вижу, снова заснул, – сказал «овод» зна­комым голосом. – Даже глазом не моргнул, верно?

«Дежарден?..»

– Хотя это нормально, – продолжила машина. – Ты оказался прав. Позволь тебе помочь...