Риф Скорпион (cборник)

А что на другой чаше весов? Если я заварю всю эту кашу, это будет окончательно и бесповоротно. Пеняй тогда, Билл, на самого себя. Если меня потом возьмут, не будет никаких свидетельств несчастного случая или драки. Меня могут обвинить в преднамеренном убийстве, ведь я пытался замести следы. Несмотря на жару, по спине у меня пробежал холодок. Надо, в конце концов, на что-то решиться. Я не могу заниматься этим всю ночь. Какой из двух вариантов выбрать? Тут я понял, что, как и раньше, ни о чем не могу думать, кроме Шэннон. И что на самом деле нет у меня никакого выбора. Я даже не пытался разобраться в этом. Что толку? Объективно говоря, это было просто наваждение. Я долго отказывался от работы, которую она мне предлагала, а теперь, когда возникло настоящее препятствие, которое может не дать мне справиться с этой задачей, я понял: ничто меня не остановит, я все равно займусь этим делом. Я надел маску и нырнул в воду.

Я пошел прямо вниз, а когда прошел последнюю горизонтальную балясину, свернул под пирс. Все надо было проделать с минимальными усилиями. Слишком много драгоценного воздуха тратится на то, чтобы спуститься на глубину тридцать футов, а потом подняться. В предыдущие два раза мне едва хватило дыхания. Свет стал ярче. Коротышка так и лежал там, возле фонаря.

Стараясь не смотреть ему в лицо, я подплыл и ухватил его за ремень. Когда я принялся шарить у него в кармане, на меня снова навалилось чувство отвращения. Там был только носовой платок. В другом кармане оказался складной нож и пачка презервативов. Я едва подавил желание бросить все и уплыть отсюда, подняться на поверхность. Я перевернул тело. Оно уже частично погрузилось в ил, и от этого движения со дна поднялась муть, которая, двигаясь по течению, скрыла от меня верхнюю часть тела. Я стал обшаривать карманы брюк.

Кожаный футляр с ключами оказался в первом же из них. Потом я достал бумажник. Подплыл поближе к фонарю, чтобы удостовериться, что это то, что нужно, потом затолкал бумажник в ил и слегка прикопал его. Надо возвращаться. Я поплыл вдоль кабеля фонаря, потом пошел вверх. Вот моя голова уже на поверхности. Никогда еще ясное звездное небо не казалось мне таким прекрасным.

Все еще дрожа, я подплыл к лесенке и вскарабкался на баржу. Правая рука болела. Надеюсь, что кости целы. Я стоял голый и мокрый, и мысль моя лихорадочно работала. Один из самых страшных моментов уже позади. Теперь предстоит еще один. Нет, успокоил я себя, в этом нет ничего страшного. Неужели я теперь струшу и отступлю? Тысяча шансов против одного, что сторож только мельком глянет на меня и махнет рукой: проезжай, мол.

Я обошел вокруг каюты и положил футляр с ключами сушиться возле сходни, где его легко будет найти, потом пошел на корму и выдернул вилку фонаря из розетки. Втянул фонарь на борт, свернул кабель, положил фонарь, а также маску в кладовку и запер дверь.

Я выжал мокрую одежду и повесил ее сушиться в ванной комнате. Торопливо взглянул на часы. Было без десяти одиннадцать. У меня полно времени. Тут я понял, сколь велико было напряжение. Часы оставались у меня на руке во время всех трех заплывов, а я и не заметил. Считалось, что часы водонепроницаемые, но это, понятно, ничего не значит. Одно дело, когда стоишь с часами под дождем, и совсем другое, когда ныряешь с ними на глубину шести морских саженей. Я поднес часы к уху. Они еще тикали. Я снял их с руки и вытер.

Ополоснувшись пресной водой из ведра, я вытерся и посмотрел на себя в зеркало. Под правым глазом — белесая шишка, в углу рта порез, сбоку, на нижней челюсти, здоровенный синяк. Сейчас С этим ничего нельзя поделать, разве что постараться, чтобы никто не увидел. Я обследовал правую руку. Она сильно распухла; но переломов я не нащупал.

Я оделся, причем выбрал белую спортивную рубашку, похожую на ту, что была на коротышке. Было только одиннадцать часов. «У меня уйма времени», — подумал я, чувствуя, как на меня снова накатывает напряжение. Но медлить нельзя. Иногда ночной сторож приходит пораньше, поговорить с Кристиансеном. У обоих стариков ничего в жизни не осталось, кроме работы да бесцветного пансиона, одна радость — поговорить. Мне нельзя рисковать. Лучше выехать сейчас, хоть мне и придется убить больше времени там, снаружи.

Я запер дверь, взял футляр с ключами и поднялся на пирс. У него зеленый «олдсмобиль». Отлично, ведь у меня коричневый «форд». Это Кристиансен отлично помнит. Промашки тут быть не может. Фонарика я не захватил, но без труда нашел машину в темноте. Я сел за руль и включил зажигание. Нервы мои были на пределе. А что, если он стоит возле сторожки? Тогда ему легко будет разглядеть, кто в машине. Этого я не узнаю, пока не выеду из эллинга с другой стороны, а тогда будет уже поздно.