Риф, или Там, где разбивается счастье

— Как красивое воспоминание! Превосходнейшее для того, чтобы унести с собой и обращаться к нему, когда зубришь юриспруденцию в Нью-Йорке, а ты… — Он замолчал и взглянул на нее с вопросительной улыбкой. — Расскажи мне. Мы не должны говорить другу то, что не следует. Когда ты вдруг становишься рассеянной и таинственной, мне всегда хочется сказать: «Приди в себя. Все давно известно».

Она улыбнулась в ответ:

— Ты знаешь столько же, сколько я. Уверяю тебя.

Он махнул рукой, словно впервые засомневавшись, как далеко можно зайти.

— Я не знаю Дарроу так, как ты, — рискнул он.

Она чуть нахмурилась:

— Ты только что сказал, мы не должны говорить что не следует.

— Я говорил? Мне казалось, это твои глаза сказали… — Он взял ее за локти и повернул так, что заходящее солнце предательски высветило ее лицо. — Такие невероятно говорящие глаза! Не думаешь, что они давно мне рассказали, почему именно сегодня ты решила, что люди должны жить своей жизнью — даже в Живре?

XI

— Это южная терраса, — объяснила Анна. — Не желаешь пройтись к реке?

Ей казалось, что ее голос доносится издалека, словно с небес, и в то же время ясно слышен в круге сознания, которое сияющим кольцом окружало ее саму и Дарроу. Для небесного слушателя ее слова звучали плоско и бесцветно, но для находящихся внутри кольца в каждом слове бился свой пульс.

Это происходило на следующий день после приезда Дарроу; он спустился вниз рано, привлеченный дивным светом на лужайках и в саду под его окном. Анна услышала эхо его шагов на лестнице и как он, остановившись на каменных плитах холла, поинтересовался у служанки, где найти ее. Она была в конце дома, в небольшой гостиной, обшитой коричневыми панелями, где часто сиживала в тот сезон, потому что солнце прежде всего заглядывало туда и дольше всего там задерживалось. Она стояла у окна в бледной полосе света, поправляя розовую герань в фарфоровой вазе. Каждое прикосновение к цветам и взгляд на них воспринимались ею с особой остротой. Серо-зеленые опушенные листья ласкали ее пальцы, солнечные лучи, дрожащие на неровном старом паркете, напоминали колеблющийся свет на коричневом дне ручья.

Дарроу стоял в дверях самой дальней гостиной — светло-серая фигура на фоне черных и белых плит холла; затем направился к ней по пустой тусклой перспективе, одну за другой пересекая длинные полосы отражений зеркальных шкафов или ширм, ложащиеся на блестящие полы.

Он подходил все ближе — и вот это был уже не он, а фигура ее мужа, которого с того же места она так часто видела приближающимся в перспективе залов. Осанистый, строгий, с прямой спиной, быстрым четким поворотом головы поглядывавший направо и налево и то и дело останавливавшийся, чтобы поставить стул на место или передвинуть вазу, Фрезер Лит обычно вышагивал, направляясь к ней сквозь двойной строй комнат, как генерал, инспектирующий войско. В определенном месте, посредине второй комнаты, он всегда останавливался перед камином розовато-желтого мрамора и смотрелся в высокое, увенчанное гирляндой зеркало над полкой. Она не могла припомнить, чтобы он находил, что изменить или поправить в собственном продуманном облачении, однако не знала случая, когда бы он пропустил возможность внимательно взглянуть на себя, проходя мимо именно этого зеркала.

После этого он быстрым шагом продолжал свой путь и с удовлетворенным выражением входил в дубовую гостиную поздороваться с женой…

Призрачная картина ежедневной сцены явилась Анне лишь на миг, но за этот миг она успела изумленным взглядом оценить расстояние между ее прошлым и настоящим. Затем шаги настоящего приблизились, и ей пришлось выронить герань, чтобы протянуть руку Дарроу…

— Да, давай пройдемся до реки.

Пока у них обоих не много нашлось что сказать друг другу. Дарроу приехал накануне под конец дня, и весь вечер между ними стояли Оуэн Лит и их собственные мысли. Сейчас они впервые оказались одни, и этого было достаточно само по себе. В то же время Анна ясно понимала, что, стоит лишь начать более личный разговор, как они почувствуют, что стали дальше друг от друга.

Они вышли на террасу, спустились с крыльца на гравийную дорожку. Трава голубовато мерцала, покрытая легким налетом росы, и солнце, скользя изумрудными полосками по стволам деревьев, собиралось огромными светящимися смутными пятнами в конце лесных аллей и развесило над лугами лучезарное сияние, подобное ореолу вокруг осенней луны.

— Хорошо здесь, — проговорил Дарроу.

Они свернули налево и, остановившись на секунду, оглянулись на длинный розовый фасад, выглядевший отсюда проще, приветливей и скромней, чем со стороны, обращенной во двор. Столь длительным, хотя и осторожным было воздействие времени на его кирпичную стену, что местами она цветом и фактурой напоминала старый красный бархат, а пятна золотого лишайника были как последние остатки вышитого узора. Над одним крылом поднимался купол часовни с позолоченным крестом, а другое венчала коническая голубятня, над которой описывали круги птицы, блестящие и синевато-серые, их грудки сливались с синеватой крышей, когда они слетали вниз.