Риф, или Там, где разбивается счастье

Все в доме Литов, кроме неизбежно грубого факта беременности, приобрело призрачный налет нереальности. Муж в этот момент отвечал собственному представлению об идеальном супруге. Он был внимателен и даже подобающим образом взволнован; но, когда он сидел у ее постели и задумчиво читал ей список «приходивших проведать», она взглянула сперва на супруга, потом на дитя, лежавшее между ними, и поразилась слепому колдовству Природы…

За исключением самой малышки, все, связанное с тем временем, стало удивительно далеким и неважным. Дни, которые ползли так медленно, в памяти будто скатились очертя голову по лестнице времени, и сейчас, когда она сидела на августовском солнце с письмом Дарроу в руке, история Анны Лит виделась ее героине скучной туманной повестью, которую однажды перед сном она прочитала в старой книге…

X

Два коричневых расплывчатых пятна, появившиеся на опушке далекого леса, постепенно становились четче, и уже можно было узнать пасынка и сопровождающего его егеря. Они медленно увеличивались на голубоватом фоне, время от времени пропадая из виду, и она спокойно сидела, ожидая, когда они дойдут до ворот, где егерь свернет к своей хижине, а Оуэн продолжит путь к дому.

Она с улыбкой смотрела, как он приближается. С первых дней своего замужества она стала сближаться с мальчиком, но по-настоящему начала узнавать его только после рождения Эффи. Увлеченное наблюдение за собственным ребенком показало ей, как много она еще должна узнать о худеньком светловолосом пареньке, которого каникулы периодически возвращали в Живр. Уже тогда Оуэн, в физическом и нравственном отношении, представлял для нее страннейший комментарий к отцовской внешности и складу ума. Он совсем не был так же красив, как мистер Лит, и семья со вздохом это признавала; но его очаровательно непропорциональное лицо с задумчивым лбом и дерзкой мальчишеской улыбкой подсказало Анне, каким могло быть лицо его отца, если бы его правильные черты исказила гримаса, вызванная крепким встречным ветром. Она пошла даже дальше в своем сравнении и разглядела в мыслях пасынка причудливо преломленное отражение мыслей мужа. С его резкими вспышками активности, его приступами лени книжника, грубым революционным догматизмом и не по годам острой ироничностью, мальчик был словно неистовая материализация отцовских теорий. Будто идеи Фрейзера Лита, привыкшие болтаться, как марионетки на своих колышках, неожиданно освободились и пошли себе гулять. Действительно, бывали моменты, когда насмешки Оуэна должны были вызывать у его родителя ассоциации с ужимками малолетнего Франкенштейна; но для Анны они были голосом ее тайного бунта, и ее нежное отношение к пасынку частью было основано на строгом отношении к себе. Поскольку у него была смелость, которой ей не хватало, она хотела, чтобы у него были и шансы, которые она упустила, и каждое усилие, предпринятое ради него, помогало поддерживать ее надежды.

Ее заинтересованность в Оуэне привела к тому, что она стала чаще задумываться о его матери, и временами она незаметно ускользала, чтобы постоять одной перед портретом своей предшественницы. С момента ее появления в Живре портрет — ростовой, и написанный некогда модным художником — повторил судьбу отвергаемой королевы-супруги, которую удаляют все дальше и дальше от трона; и Анна не могла не связать это с постепенным угасанием славы художника. Она предполагала, что, если бы его слава росла, первая миссис Лит могла бы и дальше занимать свое высокое положение над камином в гостиной, вплоть до недопущения изображения своей преемницы. Вместо этого ее путешествия по залам завершились наконец в одиночестве бильярдной, куда никто ни когда не заходил, но где, как считалось, «свет лучше», или мог быть лучше, если бы ставни не были вечно закрыты.

Анне всегда казалось, что бедная дама в элегантном наряде, одиноко сидящая в центре огромного полотна и погруженная в тоскливое созерцание своей позолоченной рамы, ожидала гостей, которые всё не появлялись.

«Конечно, они не появлялись, бедняжка! Интересно, сколько времени тебе понадобилось, чтобы понять: они никогда и не появятся?» — не однажды мысленно вопрошала ее Анна с издевкой, обращенной скорее к себе самой, чем к покойнице; но только после рождения Эффи ей пришло в голову приглядеться повнимательней к лицу на картине и подумать, какого рода гостей могла надеяться увидеть мать Оуэна.