Эльфов война сильно изменила. Только три сотни вернулись в благословенные леса с надеждой забыть увиденное и попытаться возвратить блаженство неведения. Около сотни ушло в земли ле Скайн вслед за поднятыми женами и мужьями. Остальные отправились в Мир, чтобы научить людей не быть такими уж скотами. Результаты получились весьма спорные. Да, людей удалось кое-чему научить — но цена оказалась велика, некоторые даже считали, что велика непомерно. Повсеместная установка мусорных порталов позволила ануллировать свалки и устранила необходимость ремонтов канализации — вместе с самой канализацией. Все отходы собирались этими порталами в Провал — глубокое ущелье на севере. Раз в полгода три десятка магов отправлялись туда и выжигали все, что успело скопиться, Симфонией Солнца, самым сильным заклинанием огня из имеющихся. Образовавшийся пепел отправляли на поля в качестве удобрения. Да, людей удалось немного приучить к порядку. Эльфам же пришлось весьма нелегко в выполнении взятой на себя миссии. Вдумчивые и неторопливые в принятии решений, эльфы просто не успевали следить за своими шустрыми и богатыми на выдумку подопечными. Никаких нервов не хватало, никакой энергии. Большие энергетические затраты потребовали изменения рациона. Эльфы стали есть мясо. Дома-деревья не могли отапливаться — воздух пересыхал, деревья гибли. Эльфы научились жить в каменных домах. И, конечно, приобрели массу милых человеческих черт: спесь, зависть, хитрость, чванство и страсть наряжаться. Эльфы очеловечились. Лесные отшельники во время кратких визитов смотрели на них с ужасом, шептались о заражении скверной ле Скайн, но вслух и в лицо говорить не отваживались. От них, от этих, в глаз получить — плевое дело, на раз, только намекни! Грубые, агрессивные — представляете, они даже вот этими, как их? Мечами, да — машут вовсю! Дерутся — я сама видела! Раса практически раскололась на две неравных части, на мирских и лесных эльфов, и понимали они друг друга с течением времени все хуже и хуже.
Со временем получилось так, что лесные жители, старательно избегавшие контактов с любыми представителями из внешнего мира, освободили от своего присутствия весь запад тропиков. Слишком близко к землям ле Скайн. «Ах, эти инкубы, они такие грубияны! И они так смотрят! Как будто сейчас съедят! И такие вещи говорят — нельзя, чтобы дети это слышали!» На освободившееся место получили возможность удалиться от Мира эльфы, уже воспитавшие себе преемника — сына. Три, а по сути, уже четыре расы пытались ужиться в одном мире. Это было очень сложно.
А виновата, конечно, была святая мать ле Скайн, принесшая в мир любовь. Эльф не мог пережить своего избранника. Полюбить человека было для эльфа смертным приговором с отложенным исполнением. Эльфийские пары иногда распадались — всякое случается, но разрыв происходил медленно, сглаженно, давая участникам время придти в себя, иногда растягиваясь лет на сто. Кроме того, при разрыве отношений между эльфами, все оставались живы. Оставалась, конечно, рана на душе или на самолюбии — но это эльф мог пережить. С человеком изменения происходили стремительно. Влюбился юный эльф в прекрасную девушку, прошло жалких тридцать лет, глядь — а рядом с ним почтенная матрона, которая совсем не понимает его юношеских порывов. Слава Жнецу, если это оказывалось юношеским увлечением красивой внешностью — тогда вместе с внешностью проходила и влюбленность. Полукровок от таких браков, как правило, обладавших каким-нибудь даром, пристраивали в Университет, человека обеспечивали материально, и эльф, пострадав сотню лет, возвращался к нормальной жизни. Если же любовь оказывалась истинной — эльф был обречен. Все эти тонкости доставляли массу отличных сюжетов для любовных романов, коими и зачитывались райи и на-райе с третьего тысячелетия до наших дней. Эльф влюбляется в красавицу-райю, его родственники клевещут на нее, они расстаются. А через сто (двести, триста) лет правда выходит наружу, старое чувство вспыхивает с новой силой, отягощенное сознанием вины (поверил в клевету). Несчастный эльф гаснет и погибает, все плачут. Стандарт с разными вариациями. О том, что объект его любви стал уже к пятидесяти годам сварливой вздорной теткой, любящей пропустить стаканчик перед сном, роман, как правило, умалчивал.