Ревущая Тьма

Воодушевляющая сказка лучше горькой правды. Сказки правдивее реальности. Таковы истории, которые вы читаете обо мне, большинство из них я начал, зная всю силу преданий. Я не смог бы заключить мир после битвы у Аптукки, если бы легенды обо мне не были правдивее меня самого. Пользуясь этим свойством человеческой натуры и веры, мы выходим за рамки: кто-то становится лучше, кто-то хуже, кто-то просто сложнее. Таким образом, дважды два равняется пяти, и поэтому мы перерастаем самих себя.

Глава 10 Джинан

За годы, прошедшие с тех пор, как мы покинули Фарос и добыли два норманских корабля, капитанская каюта Джинан на «Бальмунге» становилась все уютнее. Появились керамическая раковина для ритуальных утренних омовений лица и рук и бронзовая шкатулка с сосудами для воскурения бахура, которыми, впрочем, почти не пользовались. Многочисленные комоды и шкафчики прятались за алой шелковой ширмой, приобретенной Джинан на фаросском базаре после капитуляции Вента. На ширме был изображен некий герой, сражающийся с окутанным клубами дыма драконом за воротами шагающего города. Все фигуры были вышиты золотом. По словам Джинан, ей особенно нравился дракон.

Обустройство жилья – странная штука. Когда мы селимся в каком-то месте, которое кажется нам чужим и неуютным, мы помещаем в нем не менее чужеродные предметы, пока это место не становится обжитым и знакомым.

– Джинан, – начал я, расстегивая и откладывая форменный мундир, – нам нужно поговорить…

Считается, что джаддианцы переходят к словам, когда все возможные действия уже испробованы. Так оно и есть. Не успел я договорить, как Джинан приподнялась на полупальцы и прижалась губами к моим губам. От толчка я ударился затылком о подвесной шкаф и скривился. Джинан издала низкий, первобытный стон, и я почувствовал, как некий вакханальный импульс, более древний, чем способность разумно мыслить, берет надо мной верх. Руки сами потянулись к ее стройной талии и легкому изгибу бедер, сжались. Мне пришлось пустить в ход весь самоконтроль и вспомнить наименее любимый из стоических афоризмов: любовь пожирает.

– Давай поговорим? – сказал я.

Она отстранилась, закусив маленькими зубками полную нижнюю губу, и спросила, опираясь рукой на стену за моей спиной:

– Хм, о чем?

– О Бассандере, – ответил я, не отпуская ее талию. – О том, что произошло на совете, и о возвращении домой.

Джинан резко выдохнула. Я почувствовал запах вина, выпитого за ужином. Она отошла и уселась в кресло возле маленького рабочего стола, длинными пальцами принялась расплетать косу.

– Поверить не могу. Ты хоть на день можешь забыть об этом? А лучше на два. Я уже сто раз повторила: мы так и не выяснили, что на том терминале.

Развязав лазурную ленту, она распустила волосы – те упали, как летняя тень под цветущим деревом.

– Ты всегда такой, – заключила она.

«Всегда». Плохой знак. Я не мог допустить, чтобы разговор зашел о «всегда». Нужно было говорить о «сейчас» и о той боли, что я почувствовал… как будто мне вонзили кинжал под ребра. Выстрелили в спину из плазмомета.

Я вдруг понял, что не в силах на нее смотреть, словно на солнце, и поспешно попытался скрыть свой стыд.

– Дело не в этом. Ты встала на его сторону. – Сказав это, я почувствовал прилив сил и, повернувшись к ней, повторил: – Ты встала на его сторону.

Джинан расстегивала мундир. Мне хотелось схватить ее мельтешащие руки, но я перевел дух и успокоился. Страх убивает разум. Я чувствовал не злость, а страх. Страх, что она не поймет, не примет мою точку зрения, которая имела не меньшее право на существование, чем ее собственная. Страх, что мы поссоримся, – уже поссорились. Страх, что она пожертвует мной ради работы. Ради миссии.

Страх.

Древнейший и наиболее животный из всех демонов, он предок деревьев и ровесник трилобитов, которые с испугом ждали приближения хищников, когда Земля была еще юной. Он сжимал на моем горле холодные, не горячие, как у джаддианки, пальцы.

– Лин всегда меня ненавидел. Еще до нашего с тобой знакомства. – Я махнул в сторону черной металлической стены, как будто Бассандер был вездесущ. – Дело только в этом. Не в необходимости вернуться, чтобы сражаться, и не в его раздутом чувстве долга. Он поступает так лишь потому, что я ему не нравлюсь.

Джинан перестала расстегивать мундир и потупила взгляд. Наконец она стянула форму и бросила к изножью спрятанной в нише кровати.

– Ты перегибаешь палку, – сказала она, потирая рукой глаза.

«Неужели все, что ты говоришь, обязательно должно звучать как эвдорская мелодрама?»

Я встряхнулся, чтобы избавиться от навязчивых воспоминаний:

– Ничуть. Он не подпускал меня к важным заданиям с тех пор, как корабль сьельсинов разбился на Эмеше.

– Любимый, ты не солдат.

– Теперь солдат! – ткнул я себя в грудь. – Джинан, я сражаюсь уже двенадцать лет. Двенадцать. По всей Вуали. Если посчитать каждый проклятый день в Боросево, наберется еще три года. Я такой же солдат, как и вы. А он просто не верит.

Джинан выгнула брови, будто своды под куполом храма скепсиса:

– Не верит? Во что, mia qal? В Воргоссос?