Революция и флот

Во время заседания одним из матросов был внесен вдруг срочный запрос: «На каком основании и по чьему приказанию прибыли в Новороссийск красноармейцы, ведущие себя столь вызывающе по отношению к флоту?» Начальник красноармейцев (по виду бывший офицер), почему-то оказавшийся на «Трояне», заявил, что их прислали для охраны города. Из дальнейших разговоров было выяснено, что они прибыли по требованию Глебова-Авилова против якобы взбунтовавшихся матросов. Здесь сразу сказалась ошибка большевистских главарей, которые прислали отряд всего лишь в 600 человек. Начальнику этих эшелонов тут же было заявлено, что он должен немедленно убраться из Новороссийска вместе со всем своим отрядом, ибо город пока еще охраняется флотом, и что если красноармейцами будет тронут хоть один матрос, то весь личный состав флота в количестве около двух с половиной тысяч человек выступит, как один, и снесет их с лица земли. Начальник красноармейцев заявил, что он только сейчас узнал истинный смысл его присылки и что немедленно с эшелонами покинет Новороссийск.

В конце заседания было все же решено послать в Екатеринодар представителей в лице двух или трех офицеров и двух матросов для выяснения на месте всех средств местной «республики».

Временно командующий флотом почти совершенно не принимал участия в заседаниях и ни разу не высказал командам своей точки зрения. Учитывая настроение матросов, которые вновь вспомнили митинговые лозунги, и зная на основании опыта, что на людей в таком состоянии в хорошем смысле повлиять нельзя, он ждал момента, когда они, испробовав все, придут и скажут: приказывайте, что нам делать.

За этот короткий, но тяжелый промежуток времени командующий всячески изыскивал способ спасти суда, но, к сожалению, выхода не представлялось. Увести корабли было некуда, так как не оставалось ни одного порта, где, хотя бы временно, суда могли укрыться; вести же флот куда-нибудь, чтобы топить его на мелком месте, было невозможно, так как большинство команд, не пошло бы в море, а разбежалось. Кроме того, флот с минимумом команды, а частью – на буксире, то есть в совершенно небоеспособном состоянии, вряд ли был бы пропущен неприятелем далее 10–20 миль.

Единственное, что мог сделать еще командующий, так это попытаться связаться с Доном и сообщить о трагическом положении флота недавно вступившему в должность донского атамана генералу Краснову. С этой целью с докладом к атаману он послал на шхуне окружным путем через Керчь в Таганрог инженера-механика мичмана Полякова, который благополучно проехал и был принят генералом Красновым и генералом Богаевским. Взгляд атамана на этот вопрос был таков, что в настоящее время флоту ничего другого не остается, как возвратиться в Севастополь, где все же есть надежда сохранить суда для будущего. Эту точку зрения Донского атамана мичман Поляков передал командующему флотом, насколько помнится, через одну гимназистку, проехавшую прямо через местность, занятую большевиками, и прибывшую в Новороссийск за несколько часов до того момента, когда окончательно надо было прийти к тому или другому решению.

Решений оставалось только два: или топить суда, или перевести их в Севастополь. Каждому человеку, естественно, покажется странным, что бывшие на судах флота в Новороссийске офицеры как бы считались с предписаниями Совнаркома, то есть той власти, которой никто из них не только не признавал, но считал чудовищно преступной. Кроме того, флот считался еще и с каким-то неизвестным германским ультиматумом. Для того чтобы хоть немного понять психологию тех сравнительно немногих офицеров, которые до конца связали свою судьбу с кораблями, на которых они плавали и с которыми сжились, особенно за время войны, надо ознакомиться с той обстановкой, в которой им приходилось решать тяжелый вопрос спасения флота. Помощи ждать было неоткуда. Оставаться в Новороссийске было нельзя, ибо такое решение было равносильно отдаче судов германцам в неповрежденном состоянии, ибо личный состав в последнюю минуту все равно разбежался бы и некому было бы взрывать суда.