Революция и флот

Однажды, идя в форме по одной из улиц Гельсингфорса, он увидел, что в подъезд какого-то дома непрерывно идут матросы, солдаты, русские рабочие и даже финны. Он заинтересовался и решил узнать, в чем дело, и, когда оказалось, что там происходит митинг, вошел туда вместе с остальными.

Зал был переполнен. С импровизированной трибуны неслись самые зажигательные речи. До тех пор, пока только восхваляли революцию, Лисаневич сдерживался, но только кто-то попробовал заикнуться о «преступлениях старого режима», лейтенант был тут как тут. Перебив оратора, он с места принялся возражать ему в самых резких выражениях. В первую минуту собрание «обалдело» от такой дерзости, но потом послышались негодующие крики и угрозы. Вместо того чтобы замолчать, Лисаневич стал говорить еще громче, еще резче и, в конце концов, довел «товарищей» до белого каления. В следующий момент к нему уже протянулись десятки матросских и солдатских рук, чтобы тут же расправиться с ним. Окрик Лисаневича – «Назад!» – не остановил нападавших. Тогда он выхватил кортик и ударил им одного из подступивших матросов; тот упал. Воспользовавшись первым замешательством, Лисаневич растолкал всех и выскочил на улицу. За ним бросились в погоню, но его – и след простыл.

Просто каким-то чудом Лисаневич уцелел во всех передрягах, в которых ему довелось быть и по доброй воле, и злой неволей. Понемногу он стал приобретать значение и, зная его «отчаянность», с ним начали считаться и команды. Вполне понятно, что в момент начавшегося среди матросов недовольства большевиками такой человек легко захватил влияние над ними. Они верили каждому его слову и тщательно охраняли от возможных репрессий советской власти.

27 мая 1918 года по требованию из Москвы комиссары флота отдали приказ об увольнении со службы в красном флоте «военного моряка» Лисаневича. Приказание осталось только на бумаге: Лисаневич продолжал командовать «Капитаном Изыльметьевым». Наконец, большевики решили предпринять против него и его сторонников радикальные меры: 3 июля, после похорон Володарского, была сделана попытка их арестовать, но неудачно. Для этой цели решено было использовать один из отрядов кронштадтских матросов, приехавших для вооруженной демонстрации против буржуев и белогвардейцев; все они были при винтовках и ручных бомбах. Когда по дороге выяснилось, что он должен будет арестовать «врагов народа», Лисаневича и его людей, перебежчики матросы немедленно дали знать об этом на Минную дивизию.

Тогда на ней решили перевести «Изыльметьева» от Невского к Обуховскому заводу, где было безопаснее. Под вечер к миноносцу, стоявшему с разобранными турбинами, подошли буксиры. Сам Лисаневич был на мостике. Выходя из-за других, рядом стоявших, миноносцев, «Изыльметьев» случайно зацепился винтом за якорный канат соседа. Как раз в это время предназначенный для ареста отряд под командой Гуркало (бывший «черный» гардемарин, то есть выпускник Гардемаринских классов) входил на соседний миноносец. Команда «Изыльметьева» встала к орудиям и пулеметам. Гуркало крикнул изыльметьевцам, что он хочет выяснить недоразумение, перепрыгнул к ним и подозвал к себе прислугу орудий; по недомыслию те отошли от орудий и столпились вокруг него. Неожиданно Гуркало поднял бомбу и скомандовал «руки вверх». Казалось, что Лисаневич погибнет. Однако произошла полная неожиданность: он будто сквозь палубу провалился. Три раза Гуркало обыскивал «Изыльметьева», но тщетно; тщетно он грозил немедленным расстрелом и арестованным одиннадцати матросам – команда, в которой было 92 человека, не выдала своего командира. Через два дня Лисаневич и еще несколько матросов были укрыты ею в надежном месте на берегу, а оттуда бежали на Архангельский фронт.

Приведенные нами примеры достаточно ярко свидетельствуют о том, что в корне своем офицеры нисколько не переменились и, за исключением некоторого числа ренегатов, совершенно не пошли за революцией. Как Бахирев являлся представителем старшего в чинах офицерства, так Беренс был выразителем более младших, а Лисаневич – совсем молодых офицеров. От адмирала до мичмана все чувствовали одинаково, у всех были одни и те же взгляды, верования и переживания…

Напрасно говорят, что офицеры не знали простой народ, что с ним их разделяло различие происхождения и социального положения. Ни общественные, ни революционные деятели, в особенности – из разряда эмигрантов, не имели такой возможности изучить его, какая представлялась офицерам.