Ревность

Ивена взяли на воспитание в возрасте нескольких недель, его приемным родителям было тогда уже за сорок. Частное усыновление, покрытое тайной; все его последующие усилия разгадать ее оказались безрезультатными. Он ничего не знал о своих настоящих родителях; к тому времени, когда он начал задавать вопросы, его приемный отец умер, а у матери возникли проблемы с психикой, она колебалась между двумя состояниями: полной ясностью рассудка и безнадежной паранойи.

У него не было ни братьев и сестер, ни дедушек и бабушек, ни дядь и теть. Его родители вели замкнутый образ жизни, если не считать их приверженности к церкви. Они были ревностными католиками, и Ивен находил в церкви утешение, которого ему недоставало дома. Как-то он признался Шон, что считает своими настоящими родителями священников и монашек. Именно монашка повела его в магазин, чтобы купить одежду для школы, священник давал ему советы, когда он начал встречаться с девушками. Его родители только вздохнули с облегчением, когда увидели, что кто-то заботится о нем.

Его мать была еще жива. Он перевез ее из Портленда в Сан-Диего несколько лет назад. Ей исполнилось уже восемьдесят лет, она жила в доме для престарелых и болела болезнью Альцгеймера. Он регулярно навещал ее, часами просиживая у постели язвительной злобной женщины, едва узнававшей его. Иногда Шон сопровождала его в этих поездках, но в прошлом году она как-то упрекнула мать в грубости по отношению к сыну, и Ивен попросил ее больше с ним не ездить. Она ничего не могла поделать. Понятие семьи было очень важным для Ивена. У него почти не было опыта реальной семейной жизни, и он идеализировал ее. Иногда даже слово, произнесенное повышенным тоном, заставляло его вспыхивать. Смотреть на то, как он пытается выжать хотя бы крупицу тепла и внимания из злобной старухи, было свыше ее сил.

Шон охотно делилась с Ивеном своей собственной семьей. Она делилась детьми и мужем. И главным образом, она делилась собой. Но больше он в этом не нуждался. Он создал собственную семью.

– Подержи Ромео секунду, пока я не взял краску. – Ивен протянул ей близнеца Б.

Два эльфа вцепились друг в друга на ее коленях, и она внимательно следила за ними, чтобы не перепутать.

Ивен снова сел и перекинул одного из визжащих близнецов с одной руки на другую.

– Это Ряженый, – сказала Шон.

Маленькой кисточкой Ивен нарисовал кольцо вокруг хвоста Ряженого, у самого кончика. Он нарисовал такое же кольцо и на хвосте Ромео, но чуть повыше, чтобы можно было их различить. Через несколько недель их пометят на внутренней стороне ляжек кодовым номером. Но до той поры нарисованные краской кольца будут единственным признаком, позволяющим сразу сказать, кто есть кто.

– Хочешь взглянуть на настоящего прелестного ребенка? – Ивен встал, позволяя Ромео висеть на его пальцах, достал из заднего кармана джинсов пачку фотографий и протянул их Шон.

Новые снимки Мелиссы. Вот она осторожно балансирует на плечах Ивена, вот тянется к Робин с детской кроватки. Слово «прелестный» не давало о ней никакого представления. Она была необыкновенным ребенком. Огромные голубые глаза и нимб теплых рыжеватых кудрей. Мелисса всегда будет красивой. Никакой подростковой неуклюжести, никаких кривых зубов или слишком большого рта. Короче говоря, она вырастет и станет вылитая мать.

Она вспомнила, как впервые увидела Мелиссу в роддоме, через несколько часов после ее рождения; тогда в ее крошечных чертах она узнавала только Ивена. Ничего общего с Робин, исключая светло-земляничный цвет волос. Ивен никогда не выглядел таким безмерно счастливым, как в тот день.

На обратном пути она сидела, вцепившись в ручку дверцы машины, слезы медленно стекали по ее щекам, а Дэвид подпевал, слушая по радио какую-то оперу. Шон говорила себе, что плачет от счастья за Ивена, но в глубине души знала, что настоящая причина ее слез менее благородна: к радости Ивена она не имела никакого отношения.

Позднее Ивен сказал ей, что то участие, которое он принимал в рождении ребенка, было самым восхитительным впечатлением в его жизни. Эти слова заставили ее снова разозлиться на Дэвида за то, что он оставил ее одну, когда родились их дети.

– Там было пятьдесят человек, дорогая, – сказал он ей на другой день после рождения близнецов. – Трудно умудриться оставить тебя одну.

Она не потрудилась указать ему на то, что присутствие пятидесяти чужих людей не заменяет отсутствия одного мужа. Уже тогда она должна была понять, что, состоя в браке с Дэвидом, всегда будет оставаться одна в трудные минуты жизни. Но она быстро усвоила этот урок и, когда пришла пора рожать Хэзер, уже не просила его остаться с ней. Он ждал в комнате для посетителей вместе с ее отцом, который удивлялся поведению Дэвида, но не проронил ни слова.

Вот и последняя фотография. Мелисса смеется в объектив, сидя на высоком стульчике, рука с зажатой в ней ложкой поднята вверх в знак триумфа, кусок какой-то еды расплывчатым пятном парит в воздухе. Шон улыбнулась.