Ревность

Линди появилась в одиннадцать, как раз к завтраку. То есть она заскочила к ним в одиннадцать, а Розамунда — следуя курсу, выработанному ею с тех пор, как обнаружилась взаимная симпатия ее мужа и Линди, — пригласила, уговорила ее остаться. Чем сердечнее, приветливее она будет относиться к Линди, тем меньше будет шансов у кого-либо подозревать ее в ревности — так она рассуждала. А если тебя не подозревают, можно считать, ты ничего такого и не совершал, неуверенно размышляла Розамунда, с улыбкой ставя перед Линди тарелку с беконом и грибами. «Может, если я стану ей улыбаться, приглашать к себе, смеяться ее шуткам, подталкивать их с Джефри друг к другу, может, все эти мелочи однажды срастутся в огромный тяжелый ком, который насмерть придавит мою ревность? Или, что более вероятно, если насильно пичкать Джефри ее присутствием, она вскорости надоест ему хуже горькой редьки? Почему я так себя веду?» — Рука Розамунды застыла над кофейником. — Но ведь думать обо всем этом — и значит быть терпимой и добродушной! Это и есть секрет жен без предрассудков?»

— Хочешь еще кофе, Линди? — Розамунда тепло улыбнулась. — Он сегодня крепкий, как ты любишь.

Линди протянула свою чашку, пробормотав слова благодарности, и улыбнулась в ответ. На секунду обе улыбки встретились в воздухе, словно боевые самолеты, и тут же поспешили в укрытие — к Джефри. Обе женщины хором заговорили с ним.

Розамунда:

— Как думаешь, надо позвонить твоей матери — договориться, когда мы приедем?

Линди:

— Расскажи об этой забавной вчерашней паре. О Пурсерах.

Несомненно, слова Линди оказались гораздо более интересными, а улыбка сверкала гораздо ярче. Поэтому со стороны Джефри было только естественно — и вежливо — ответить ей, а не жене.

— Пурсер металлург. Сам он из Манчестера… — охотно и простодушно начал Джефри, как будто именно такую чепуху человек хочет услышать, когда просит рассказать о ком-то.

— …и раньше не был таким угрюмым, — вставила Розамунда, ласково улыбнувшись неумению мужа быстро добираться до сути в подобных разговорах. — Они страшно переживают из-за своего сынка. Хотя, если верить газетам, он, думаю, ничем не хуже остальных.

— Я не заметила ни в ней, ни в нем ничего плохого, — с нажимом произнесла Линди. — На мой взгляд, всему виной…

Неужели она сейчас скажет «общество»? Неужели Линди действительно собирается изречь подобную банальность, и в присутствии Джефри? Розамунда в душе возликовала. Ни один мужчина, как бы сильно он ни был увлечен, не сможет по-прежнему высоко ценить ум и сообразительность женщины, которая готова выдать за собственную идею такое чудовищное клише.

— …матери, — любезно закончила Линди. — Отцы здесь больше роли не играют, по крайней мере в наше время. Жены им не позволяют.

— Как так? — Джефри был заинтригован. Ему всегда доставляли удовольствие дискуссии — неторопливые, размеренные беседы, особенно по выходным. Казалось, он, молодой лентяй, вновь вернулся в студенческие дни.

— Возьмем тех же Пурсеров, — откликнулась Линди. Розамунда, не в пример Джефри, тотчас сообразила, что социологические выкладки насчет матерей — всего лишь заумное начало какой-нибудь гадости о Норе Пурсер. — Вспомните, как она постоянно встает на сторону мальчика против мужа. Это для него самое обидное. Не то, что сын недостойно себя ведет, а то, что жена использует недостойное поведение сына, чтобы возвести барьер между ними. Она и мальчик по одну сторону, отец — по другую. Понимаете?

В словах Линди был здравый смысл, но и несправедливость тоже. Розамунда ухватилась за несправедливость, сознательно раздула ее, превратила в главный предмет спора. И сама неприятно поразилась собственной ловкости.

— А по-моему, все в точности наоборот! — горячо воскликнула она. — Вильям отвратительно вел себя по отношению к Норе. Нарочно при всех корил, что она плохо воспитала сына. Будто сам не имеет к этому никакого отношения!

— Вполне возможно, так оно и есть, — парировала Линди. — Именно об этом я и твержу. Попробуй взглянуть на все с точки зрения мужчины. — Произнося это, она старательно не смотрела в сторону Джефри, словно говорила исключительно с одной Розамундой. — Только подумай: он платит, и платит, и платит в течение восемнадцати, двадцати лет, а что получает взамен? Неудивительно, что порой он взглянет на своего хмурого, бесчувственного сына и скажет себе: вот расхаживают заработанные мной десять тысяч фунтов; семь тысяч вечеров, которые я в свое удовольствие мог бы провести с друзьями; две тысячи приятных, спокойных выходных дней…

Джефри хохотал, точно Линди отмочила роскошную шутку. Поэтому Розамунда постаралась, чтобы ее возражения тоже прозвучали как хорошая шутка:

— Черт возьми, Линди, таким манером кто хочешь что хочешь посчитает! Хоть я, например, гляну на нашего сына и прикину: вот, мол, идут пятьдесят тысяч часов стирки и…

— Подразумевается, что ты стираешь по восемь часов в день! — быстро перебила ее Линди. — Больше смахивает на управление гостиницей, чем на воспитание сына!