Ревет и стонет Днепр широкий

— Ах ты ж, черная сотня! — Он швырнул штаны на ковер. — Не буду подавать ему, фараону, штаны: пускай идет так, как есть, полицейская морда!

Шульгина повели в шлафроке с гусарскими шнурками. Галушка шел впереди. Данила с Харитоном — сзади, взяв винтовки на руку. Так прошагали они всю Владимирскую вплоть до присутственных мест, в помещение Старокиевского участка милиции. К счастью, была уже ночь, фонари светили подслеповато, и позора редактора «Киевлянйна» — полномочного представителя русского дворянства, который уговаривал самого царя Николая Второго отречься от престола, а ныне возглавлял монархический союз, поставивший своей целью вернуть царя Николая на престол, — в неглиже никто, собственно, и не увидел.

4

Телеграмма о дальнейших событиях в ставке прибыла в Киев уже поздно ночью. Ее передал по прямому проводу в штаб адъютант главковерха, поручик герцог Лихтенбергский и принял штабс–капитан Боголепов–Южин.

В Центральную раду позвонили об этом по телефону.

Несмотря на позднее время, Малая рада Центральной рады все еще заседала: между фракциями украинских социал–демократов, украинских социал–революционеров и украинских социал–федералистов длился бесконечный спор о том, как же относиться к путчу и какую власть поддержать Центральной раде — Корнилова или Керенского?

Эсефы требовали оказать содействие Корнилову, как выразителю стремлений к власти твердой руки.

Эсеры колебались и все время занимали половинчатую позицию. С одной стороны, Корнилов был, несомненно, выразителем российского империализма, но с другой — именно он, вопреки всем другим представителям российского империализма, поддерживал украинизацию воинских частей и дал разрешение на формирование отдельных украинских отрядов: «сечевых стрельцов», «гайдамаков» и «вольных казаков». Керенский — с одной стороны — тоже был эсер, следовательно, словно бы свой, но с другой стороны, был он эсер не украинский, а русский, следовательно, не свой, а чужой.

Эсдеки во главе с лидером партии и главой генерального секретариата Винниченко выдвигали идею не поддерживать никого, а признать ту власть, которая победит, ибо — один черт: и Корнилов и Керенский — великодержавники.

Глава Центральной рады, профессор Михаил Грушевский, перебегал от одной непримиримой группы к другой и всех уговаривал найти компромисс, поискать путей к примирению Керенского с Корниловым и Корнилова с Керенским — и даже предложить всероссийскому правительству свои, Украинской центральной рады, услуги: выступить в роли примирителя, и если нужно, то и арбитра. Для престижа это было бы хоть куда!

Симон Петлюра понуро молчал и свою позицию не излагал. На прямой вопрос, каково его собственное мнение и каким будет его предложение, как главноначальствующего над украинскими вооруженными силами, он ответил:

— Мое дело — выполнять мой долг командующего: какое решение примет правительство, поставленное на страже интересов нации, такой приказ я и отдам моим вооруженным силам!

Именно в эту минуту на пороге появилась бледная София Галчко.

— Панове высокое собрание! — доложила она чрезвычайно звонким от волнения голосом. — Прошу прощения, но пана презеса и пана начальника украинского войска в тот же миг, спешно, немедленно требуют к телефоническому аппарату из самого штаба!

Все члены Малой рады — и эсефы, и эсеры, и эсдеки — вскочили на ноги: из самого штаба! Должно быть, какое–то чрезвычайное известие.

Грушевский, развевая бородой, и Петлюра, оправляя френч, поспешили в соседнюю комнату, где был телефон. Винниченко обиженно пожал плечами: его, главу правительства, не позвали! Не зря он всегда говорил, что именно штаб, и никто другой, кроме штаба, и является осиным гнездом, главным средоточием контрреволюции, которое нужно уничтожить в самую первую очередь.

Грушевский приложил трубку к уху. Петлюра довольствовался дополнительной мембраной для одновременного слушания — без возможности добавить словцо и от себя.

— Алло, алло! — кричал Грушевский, забыв, что до сих пор он говорил в телефон только «агов»[2] и требовал, чтобы точно так же отзывались по телефону и сотрудники Центральной рады — для поддержания национального колорита.

Сам командующий Киевским военным округой генерал Оберучев — в порядке, так сказать, дружеской услуги коллеге по партии — считал своим долгом сообщить: Корнилов в ставке арестован. Путч, надо полагать, не состоялся, следовательно, приходится делать и выводы. Коллега Михаил Сергеевич, ясное дело, оценит эту любезность — сообщение из первых уст, весть об этом получена только что из ставки, и в дальнейшем, в случае чего, генерал рассчитывает, что и коллега Михаил Сергеевич со своей стороны…

Грушевский не дослушал, бросил трубку и полетел назад в зал заседаний — скорее передать новость, чтобы Малая рада, не дай бог, не приняла какое–нибудь неосмотрительное решение.

5

Трубку подхватил Петлюра.