Рецепт счастья от доктора Тины

– Вот так, – сказал Аркадий. – Для кого-то Родина, а для кого – уродина. Очевидно, вчера вечером он шел ко мне в больницу. Был избит на улице какими-то подонками. Возможно, с целью ограбления. Доставлен случайным прохожим. При поступлении был еще в сознании. Прооперирован экстренно ночью. Но в сознание до сих пор не приходит. И совершенно нет ясности, отчего он, собственно, не приходит в это сознание. То ли от шока, то ли от черепно-мозговой травмы.

– А МРТ головы сделали? – спросила Тина.

– Когда я уезжал, еще нет.

Тина потерла себе лоб.

– Я к нему должна поехать. И почему ты здесь, а не около Ашота? Ты должен был бы мне позвонить…

– Там есть второй врач.

– Он может не справиться. Я сейчас оденусь. Ты меня отвезешь?

Барашков подумал.

– А ты уверена, что сможешь пробыть на ногах всю ночь?

– Конечно! – легко сказала Тина и побежала одеваться. – День да ночь, сутки прочь. Вспомни, как мы в реанимации работали. Нам не привыкать.

– Ну, собирайся, – решил Аркадий. – Я тебя отвезу, вернусь домой, посплю хоть часа четыре и тоже приеду.

– Хорошо.

– Можно я пока попью чего-нибудь горячего?

– Всё на кухне! Делай там, что хочешь.

«Ей, наверное, необходимо ухаживать за кем-нибудь, – думал Барашков, размешивая в чашке растворимый кофе. – Откуда в ней взялся этот комплекс, что она больше никогда не сможет работать врачом?» Он краем глаза наблюдал, как Тина прошла в ванную комнату, как вышла оттуда уже одетая, энергичная и подкрашенная.

– Поехали! – сказала она.

– Тина, – он вспомнил о компьютере, – тогда попозже с компьютером разберемся?

– Конечно, – сказала она. – Едем быстрее.

– Тогда вот возьми на всякий случай, – Аркадий достал из-за пазухи свернутую вдоль тетрадку.

– Что это?

– Мои записи. Я, когда сам учился работать на компьютере, записывал каждое действие – куда пальцем ткнуть. Как обезьяна. Может, тебе пригодится.

– Молодец! – сказала Тина. – Зачтется тебе за все твои добрые дела! – И сбежали пешком вниз по лестнице, и покатили по ночной Москве тем же самым маршрутом, каким когда-то Барашков на «Скорой» вез саму Тину[2].

«Жизнь идет, и как в ней все меняется… – думал Аркадий, встраиваясь в поток машин на Садовом кольце. – Дорога одна и та же, но какие разные идут по ней пути… Тогда я вез Тину, сейчас мы едем к Ашоту…» Ему пришла в голову мысль, что очередь – за ним, но эта мысль его не испугала. «Ничего… как-нибудь. Бог не выдаст, свинья не съест. Живы будем – не помрем». Огни идущих спереди машин слились в темноте перед ним в огненное кольцо. «А все-таки жизнь прекрасна, – подумал он. – И надо жить и наслаждаться жизнью».

* * *

Ашот действительно лежал один в палате интенсивной терапии. Вообще-то он не должен был находиться там в одиночестве, но дежурного врача срочно вызвали в другое отделение, а медсестра вышла «на минутку». «Минутка» продолжалась уже полчаса, но у девушки самой ужасно разболелась голова, и она оставила свой пост в поисках сочувствия и таблетки анальгина. Таблетка нашлась в ее собственном кармане, а сочувствие пришло в лице очень симпатичного парня, прооперированного четырьмя днями ранее по поводу банальнейшего аппендицита. Парень уже довольно быстро ходил, слегка согнувшись вправо, и вполне мог поддерживать занимательную беседу. Худой, смуглый, небритый дядька, каким казался молоденькой медсестре Ашот, был ей совершенно безразличен, в отличие от хоть и кособокого, но разговорчивого сверстника, поэтому медсестре было гораздо приятнее по всякому удобному случаю высовываться в коридор, чем находиться на своем рабочем месте в палате у Ашота. «Чего там сидеть без толку? – думала медсестра. – Лежит себе больной и лежит. Аппарат за него дышит, моча в бутылочку собирается, лекарства из капельницы капают. Все остальное от нее не зависит. Если так, не отходя, все дежурство за столиком сидеть, можно и с ума сойти». А медсестра сходить с ума не собиралась. Впрочем, Ашоту, не понимающему и не видящему, что происходит вокруг него, это все было безразлично. Всем казалось, что он пребывает без сознания в каком-то особом пространстве между жизнью и смертью, на медицинском языке называемом комой, но на самом деле то состояние, в котором он пребывал, правильнее было бы назвать очень глубоким сном. Сном без возможности проснуться. Он находился в этом сне уже вторые сутки и заново как бы проживал в нем некий отрезок своей жизни.