Рецепт счастья от доктора Тины

– Ну, раздевайте да кладите его на кушетку. – Она сама явно не хотела пачкать свой белый халат. Мужчина осторожно стал снимать с Ашота одежду – умело стащил куртку, ботинки, отнес на кушетку, на свет, расстегнул рубашку, джинсы и обнаружил на коже небольшую рану.

– Ножом ударили, – сказал он со знанием дела. – Легкое может быть задето. Хорошо, что не в сердце. С другой стороны пырнули. – Докторша все-таки подошла, стала мерить давление, считать пульс. – Он в сознании?

– В сознании.

– А на голове что?

– Не видите, что ли? Окулиста еще вызывайте. – Фельдшерица посмотрела на докторшу, та кивнула, и фельдшер снова стала звонить. Шлепая по коридору кожаными шлепанцами, явился хирург.

– У-у-у… – Он стал осматривать рану. – Здесь оперировать нужно. А документы какие-нибудь есть? Паспорт, страховка?

– Его на улице ограбили и избили.

– Ну, я же говорю, что мы не имеем права его брать! – вскинулась докторша. – Тем более без паспорта… Надо вызывать перевозку.

– Да что ему теперь без паспорта, умирать, что ли? – зарычал командированный.

– Ба-ра-шко-ва по-зо-ви-те… – вдруг простонал раненый.

– Что? – переспросил хирург.

– Арка-ди-я Ба-раш-ко-ва…

– А это кто? – спросила докторша.

– Вообще-то это наш теперь главный анестезиолог-реаниматолог, – сказал хирург. Он наклонился и внимательно всмотрелся в половину лица Ашота. – Подождите, мне кажется, я его знаю. По-моему, он здесь работал раньше.

– Вас как зовут?

– А-шот…

– Слушайте, так это же доктор из прежней реанимации. Я сейчас фамилию его вспомню. Он армянин. Ованезов… Оганезов…

– Ога-не-сян…

– Точно. Он с Барашковым вместе работал. – Хирург почесал себе лоб. – А Барашков-то уже ушел… Но все равно, надо коллегу класть. Давайте, оформляйте пока без документов. – Он повернулся к фельдшеру: – Пишите фамилию. Оганесян. Ашот… Гургенович, кажется, – вспомнил доктор. – Возраст какой, коллега?

– Тридцать два…

– О, хорошо. Тридцать два. До возраста Христа еще не дожил. Давайте на каталку переложим. Поехали!

Командированный с Алтая помог хирургу переложить Ашота на каталку. Откуда-то вышла санитарка.

– Покатили! – Алтаец проводил каталку взглядом и, не попрощавшись, вышел на улицу. Над городом уже стояла глубокая ночь.

19

На следующий день после их с Дорном первого совместного вскрытия Михаил Борисович Ризкин вернулся от главного врача злой как черт. Даже его бордовая бабочка на шее будто перекосилась от злости. Владик как раз сидел в кабинете и пытался рассмотреть что-то в микроскоп, ежесекундно сверяясь с гистологическим атласом. Михаил Борисович вошел и аккуратно прикрыл за собой дверь.

– Парень, ты вообще невезучий по жизни, или только вчера нам с тобой очень не повезло? – Он встал посреди комнаты и, склонив голову к плечу и скрестив руки, задумчиво разглядывал Владика.

Владик оторвался от микроскопа:

– Случилось что-нибудь?

– Случилось. – Михаил Борисович направился к груше. – Вообще-то такое в нашей работе случается с регулярностью примерно раз в пять лет. Но в последнее время давно уже не случалось.

– А что? Что произошло? – У Владика тревожно заныло под ложечкой. Неужели опять какая-то неприятность? Последнее время ему здорово не везло. Настолько не везло, что сомнительная, в общем-то, во всех отношениях пристань в кабинете у Михаила Борисовича стала вчера казаться ему вполне удобной бухтой для того, чтобы пересидеть грянувший шторм и залатать пробоины.

– А на тебя, дружок, вчера жалоба поступила, – Михаил Борисович осклабился в глумливой улыбке.

– Какая жалоба? Я вчера только в первый раз в жизни вскрывал.

– Вот на это самое первое в твоей жизни вскрытие жалоба и поступила, – Михаил Борисович сделал эффектный разворот на пятках и голой рукой без перчатки ударил боксерскую грушу.

– Но я же это делал под вашим чутким руковод-ством!

– А под чьим руководством – это в справке не указывается. Ты в справке расписывался?

– Да… – растерялся Владик. – Но вы же мне сами велели.

– А я и не отпираюсь, – Ризкин нанес еще несколько ударов по груше. – Ладно, ты не волнуйся. Вместе вскрывали, вместе и отвечать будем. – У Владика немного отлегло от сердца.

– Но все-таки на что жалоба? Там вообще не было ничего такого, на что можно жаловаться. Смерть, вы сказали, наступила от острой эмболии легочной артерии тромбом… Я так и написал.

Михаил Борисович отошел от груши, уселся за свой стол и включил микроскоп.

– Жалоба классная, – сказал он. – Тянет лет на десять. Или на пожизненное. На имя главного врача, копия в прокуратуру и еще одна копия в газету. Чтобы мы, как написано в преамбуле, поняли, что просто так отпиской мы не отделаемся.

Владик обескураженно смотрел на него:

– Я все-таки не понимаю…

– Чего тут понимать, – Ризкин раздраженно стал перекладывать, сортируя, стопку планшеток с препаратами, – люди ничего не понимают в смерти. Они в большинстве своем и в жизни-то тоже ничего не понимают, но зато проявляют бдительность.

– В чем?