Реставрация

— Теперь мои дни не будут такими скучными. Я буду позировать прекрасному художнику и иметь удовольствие петь для вдохновенного маэстро.

— Жаль, что дни, проведенные здесь, показались тебе «скучными».

— Это не твоя вина, Меривел. Я просто не создана для такой жизни.

— К счастью, — вмешался Финн, — вы скоро вернетесь ко двору.

— Да, — сказала Селия. — Как только портрет будет написан, тебе придется меня отпустить, Меривел. Мне было трудно петь без аккомпаниатора, но теперь благодаря отцу эта проблема решена. Я все делаю так, как ты предложил, пытаюсь постичь смысл своей судьбы через пение. Так что можешь доложить королю, что я выполнила его приказ.

— Посмотрим, Селия…

— Нет, не посмотрим. Если ты не отошлешь королю положительное письмо обо мне, я все равно вернусь в Лондон. Ведь портрет все меняет.

— Как это «все меняет»?

— Какой ты бестолковый, Меривел. Разве заказал бы король портрет женщины, если бне хотел ее увидеть?

— И это возможно, — возразил я. — Портрет можно заказать в память о прошедших днях, ныне канувших в Лету, заказать как памятный подарок.

Селия покачала головой, не соглашаясь с такой трактовкой, и окинула меня холодным взглядом.

— Нет, — сказала она. — Я знаю короля. Он так не поступил бы.

Я с трудом сдерживался, чтобы не рассказать Селии, что видел и ту необычную ночь на реке, — ярко освещенный дом, веселую компанию. Но я не решился И не только потому, что не хотел больно ее ранить. — просто та ночь была слишком нереальной, слишком похожа на фантастический сон, и я не поклялся бы, что сцена, явившаяся моему зрению, была на самом теле. Я мог все это видеть потому, что именно это мне и хотелось видеть. Похоже на то как в то утро, когда сдох мой индийский соловей, Селия приникла ко мне в слезах. Выло это или нет? Разве не позволила она гладить себя по голове? С тех пор она держалась со мной холоднее, чем раньше, и я предвидел, что наступит время, когда, находясь в обществе Финна и учителя музыки, она полностью перестанет замечать меня.

Со вздохом вышел я из Студии, ощущал за своей спиной необычный сладковатый зонах — отвратительный и крепкий, — и знал, что его источает пудра с парика Финна.

Я чувствую себя вконец помотанным. Таким измотанным, что у меня ноют даже мышцы заднего прохода. Сейчас я сижу за обеденным столом в голубом наряде с желтым бантом на кружевной рубашке и ем оленину с Селией и ее учителем музыки герром Хюммелем. Он родом из Ганновера, одет как пуританин, жалуется, что у него мерзнут ноги. «Профессор Хюммель — очень изысканная натура», — сказала мне Селия, однако за столом эта изысканность не слишком ощущается: из-за пареза с его нижней губы постоянно течет слюна.

Я прикидываю, сколько ему может быть лет, и прихожу к выводу, что около пятидесяти. Он прекрасно говорит по-английски — без единой ошибки, но с сильным акцентом. Пожалуй, его присутствие можно терпеть.

Мы пьем хорошее вино. Понемногу усталость моя отступает. Мы беседуем с герром Хюммелем о гармонии мадригала (предмет, о котором я почти ничего не знаю, а он, напротив, — очень много и это избавляет меня от необходимости самому вести разговор), и тут я вдруг вспоминаю сон, короли на крыше, мой вопрос: как овладеть искусством игры на гобое, и его совет: «учиться втайне». Я обрываю герра Хюммеля и предлагаю тост за короля. Мы поднимаем бокалы, я пью, с наслаждением смакуй вино. Мне становится ясно: приезд Финна — досадное событие, но присутствие герра Хюммеля может оказаться полезным. В голове моей зреет план, как использовать его временное пребывание в моем доме.

Я бросаю взгляд на Селию. Раскрасневшаяся от вина, она улыбается, но, конечно, не мне. Я опускаю взгляд ниже, позволяя себе несколько мгновений смотреть, как вздымается и опускается ее грудь.

Глава одиннадцатая Неизвестное известное

Приближается мой день рождения. Я родился под созвездием Водолея, одиннадцатого знака зодиака, знака водоноса, этого скромного, но незаменимого трудяги, который носит из колодцев и рек воду — элемент жизненно важный для человеческого организма. Этот «водолей» представляется мне сутулым стариком, спина его искривилась под тяжестью деревянного коромысла, напрягаемого двумя полными до краев ведрами. День за днем, год за годом, пошатываясь, несет он свой драгоценный груз, но сила его убывает, и; двигаясь сквозь время, он ковыляет и спотыкается, расплескивает все больше воды и тем самым вызывает у древних богов раздражение сильнее самой жажды. С наслаждением дали бы они ему хорошего пинка в тощий зад или пронзили молнией обмотанную лохмотьями шею. Но они не могут этого сделать. Как бы жалок он ни был, без него не обойтись.