Решительный и правый

— Все-таки как-то странно себя здесь чувствуешь, словно прикасаешься к чему-то липкому. Вообще-то, некоторые ребята днем питаются в ресторане, но это другое дело. Очень не хотелось идти, но в комитете сказали: идите, так нужно, и делайте, что вам говорят, это важное поручение... Скажите, Саша, у вас сегодня действительно день рождения?..

Единственный выход

Дома Сашу ждали Бахарев и Калита. На столе стоял чайник, поверх накрахмаленной скатерти была расстелена газета, и Калита, завернув рукава гимнастерки, нарезал складным самодельным ножом бело-розовые брусочки сала. Брусочки аккуратно, как по ниточке, ложились один возле другого, и было видно, что это доставляет удовольствие Калите.

— Заходи, заходи, — весело сказал он Полонскому, — а то гости заждались хозяина. Мы тут, видишь, кое-что соображаем на скорую руку... Проводил ребят?

— Проводил. — Полонский смешался: и было от чего. Когда он вышел с ребятами из ресторана, оказалось, что провожать никого не надо, а если все-таки нужно кого-то провожать, то разве только Раю Цыганкову — она живет за базаром, на спуске, в глухом переулке, по которому ночью ходить небезопасно.

Да, это была она, Рая, та, которую он видел всего один раз и, думал, навсегда потерял. Надо же было случиться, что именно ее порекомендовали на его «день рождения». Ясно, что Рая — комсомолка, и, помня ее тихую, незаметную работу с Бахаревым, которую так и надо было, собственно, вести, попросили ее сходить с подругами и ребятами в ресторан! Саша буквально онемел от счастья.

Они отстали от ребят. Вокруг них сомкнулась сумеречная белизна, и они ощутили торжественную пустынность огромного засыпающего города.

Было скользко, и девушка, боясь упасть, крепко прижимала локтем Сашину руку, руке было тепло, и он все время чувствовал эту уютную, доверчивую теплоту и боялся, что она отнимет локоть. Из-под ее старенького шерстяного платка выбилась густая прядь, и на волосы неслышно и невесомо падал снег. Она стряхивала снег байковой рукавичкой, но он ложился снова и снова и, когда девушку обливал свет фонаря, вспыхивал игольно-острыми холодными искорками.

Они шли совсем медленно, и чем дальше, тем медленнее, почти останавливаясь на каждом шагу. Рая рассказывала о своей семье: мама очень больна, у нее все время сердечные приступы; отец — кадровый рабочий, с утра до ночи на своем заводе... В общем-то все очень обыкновенно, ничего интересного... Он вслушивался не в слова, а в интонации ее мягкого грудного голоса, и в нем нарастало чувство, сходное с тем, которое он испытывал, когда, лежа в траве, подолгу всматривался в медленную, сосредоточенную жизнь, не сразу открывающуюся чужим глазам, — жизнь кустарников, цветов, гусениц. Было по-особенному тихо, пахло нагретой землей и травой, и хотелось навсегда сохранить в себе ощущение этой умиротворенности, успокоенности...

У одноэтажного, с наглухо закрытыми ставнями домика Рая остановилась.

— Ну вот мы и пришли. Наши уже спят... До свидания, — она протянула ему руку.

Он близко увидел ее лицо. Он не смог бы сказать, красива она или нет, он не думал об этом, ему просто хотелось смотреть на нее, слушать ее голос — смотреть и слушать, как смотрят вдаль или слушают музыку.

— Мне пора... до свидания, — повторила девушка и высвободила пальцы.

Полонский вернулся домой со счастливым ощущением внезапно свершившегося чуда. Когда он увидел в своей комнате Калиту и Бахарева, это ощущение не исчезло, а, наоборот, стало полнее — и оттого, что операция, в которой он участвовал, судя по всему, началась успешно, и оттого, что опытные, известные чекисты заговорили с ним тем доверительно-шутливым тоном, который возможен, да и то не всегда, лишь между товарищами, выполняющими одну и ту же трудную и опасную работу.

— Посмотри-ка на своего «племянничка» — жених, а? — протянул Калита. Глаза у него смеялись. — Ты ничего не заметил в ресторане?

Бахарев поднял голову от листа бумаги — он заканчивал докладную записку, — сдержанно улыбнулся.

— Не могу выдавать семейную тайну.

— Ладно, я нелюбопытный. Тайна так тайна. — Калита щелкнул ножом, оглядел стол. — Ты скоро?

— У меня все. — Бахарев протянул ему докладную... — На сегодня все. — Он подавил зевок, потер длинными сухими пальцами щеки, словно снимая паутину. — Устал. Весь вечер — ресторан. Валютчики в первозданном виде. Этакий, как бы сказать, оазис в «пустыне».

— Оазис... бедуины с толкучки, черт бы их взял... Ах Марантиди, Марантиди, — вздохнул Калита. — Встал, как кость в горле. Пока у нас одна зацепка — сто твоих миллиардов, то есть, прости, Шнабеля. Я был в финотделе, справлялся — за Марантиди должок. Только бы взял! — Он с силой стукнул черенком ножа по стулу. — Сейчас главное — войти к нему в доверие.

— У него нет другого выхода! — неожиданно сказал Полонский высоким, звенящим голосом. Какие-то внутренние створки, сдерживавшие напор переполнявшего его чувства, вдруг раздвинулись, он сорвался с места и, покраснев, начал торопливо развивать мысль, казавшуюся ему значительной и глубокой: