Под настороженными взглядами Московцева и второго здесь болезного — несчастного забитого существа по фамилии Радимов и с соответствующим погонялом Буланыч,[18] новенький-старенький по-хозяйски осмотрелся и, похоже, вполне удовлетворился увиденным.
Он плюхнулся на панцирную сетку и блаженно потянулся:
— Курорт! В натуре — чисто курорт. Никакой Ялты не надо. Слышь, доходяги, который тут Московцев?
— Он. Вот этот — Московцев, — поспешно сдал собрата по несчастью Буланыч.
— А… э-э-э-э… — побледнел Петр Николаевич. — А в чем, собственно?..
— А ты чё так встрепенулся, милай? Или чуешь чего за собой? Ладно, не меньжуй. У меня к тебе базар имеется.
— Какой… э-э-э… базар?
— Про мой базар мы еще успеем наговориться. Потому как я тут у вас всяко пару дней покантуюсь. А пока — звони Брюнету. Он там, бедолага, истосковался по тебе.
— Брюнету?! А… Да, но как же я?..
— Можно и «кáком». Но лучше — по мобиле. — Новый сосед порылся в сумке, достал копеечную «нокию» и швырнул ее на койко-место Московцева. — Номер помнишь? Или подсказать?
— Помню… — окончательно растерявшись, кивнул Петр Николаевич. — Но… Э-э-э… Поздно, наверное, уже?
— Звони. Время — детское. Вся столица токо-токо в разгул пошла. — Незнакомец поднялся с койки, лениво подошел к Буланычу. — Слышь, брателло! У человека щас разговор будет. Без посредников.
Демонстрируя сообразительность, Радимов понимающе закивал, после чего перевернулся на живот и накрыл голову подушкой. Для пущей верности стиснув ту еще и ладонями.
— Молодец, — похвалил незнакомец и переместился на койку Московцева. — А теперь давай, Петя Николаевич, тыкайся в кнопочки. Попросишь Брюнета, чтоб передал от тебя приветы папе, маме, бабе твоей и прочее «бла-бла». Тариф безлимитный, так что во времени можешь себя не ограничивать. Вот только… языком своим поганым мети поменьше.
— В каком смысле — «мети»?
— А в таком, что про картину, да про людей серьезных, которые ее у тебя отжали, — ни полслова. Ни сейчас Брюнету, ни потом — следаку в кабинете. Осознал?
— А откуда вы знаете? Про Ван Хальса? — вздрогнул всем телом Московцев.
— Я гляжу: дюже дерганый, нервный ты какой-то. А в этих стенах нервные — они того, долго не протягивают. Так что расслабься и не парься, — посоветовал незнакомец. — А за Ван Хренса я ничего не знаю. Оно мне надо, в ваши делишки мутные вписываться? Просто меня хороший человек попросил тебе эти слова донести — вот я и донес. А что ты с ними делать будешь — жувать или глотать? — решай сам.
— Какой хороший человек? Брюнет?
— Кхе… Да твой Брюнет — барыга! Под делового косит, а сам по-настоящему и зоны-то не топтал, всю жизнь с мусорами да с коммерцами хороводится. А я тебе за Самвела базар веду. Осознал, какого полета человек?
— Самвел? А кто это?
— Нет, Петя Николаич, ну ты в натуре — фраер ушастый! А еще пыжишься, корчишь из себя… Короче, Самвел просил передать — на допросе уйдешь в глухую несознанку. Мол, знать ничего не знаю. А главное: про картину — молчок! Никакой лишней пурги! Вкурил? А иначе…
— Что?
— Иначе — пурги у тебя на лесоповале будет предостаточно… Да не колотись ты так! Сделаешь, как велено, — скоро дома будешь. Хочешь домой-то?
— Хочу.
— Тады — звони.
Получив отмашку, окончательно сбитый с толку Московцев дрожащими пальцами по памяти набрал номер Брюнета…
— Ты что ж творишь, ежа тебе в дышло!.. Что ВИТЯ?!!! Ты, по ходу, в детстве мало умной каши ел?!.. Да лучше б тебя не с верхней шконки, а с последнего этажа «Монблана»[19] сбросили! Ей-богу, всем было бы только спокойне́е… Короче, так, слушай и впитывай: на днях мы начинаем информационную войну супротив твоего благодетеля Владимира Исаевича… ЧТО?!
— Нет, Виктор! Я не буду им ничего говорить!.. Да!.. Просто вытащите меня отсюда! Слышишь?.. Никакой картины! Не было её!.. А вот так! Всё, забыли! Я просто хочу выйти!.. Неужели ты не понимаешь? Они… они убьют меня!.. Учти, если ты… вы мне не поможете, я… Я… сдам им всё по нашим скандинавским сделкам! И по трубным госзаказам тоже!.. Нет, Виктор, я не шучу!.. И не угрожаю… Я всего лишь… Я хочу домой! В Стокгольм! В Майами! Да куда угодно — лишь бы подальше из этой гребаной Рашки!..
Так уж сложилось, что нынешнее утро в кабинете решальщиков снова началось с действа, по сути своей близкого к тому, кое накануне Брюнет окрестил «оральным сексом». В том смысле, что находившиеся в данный момент в кабинете инспектора́ — они сейчас тоже именно что ОРАЛИ друг на друга. Используя при этом выражения из «жестко-порнографического» лексикона.
Причем орали — снова не заперев двери кабинета.
— Нет, Купчина, ты чё, совсем с головой не дружишь? — с пеной у рта заходился Петрухин. — Может, то последствия длительного сексуального воздержания? А теперь, когда Асеева тебе дала, ты тоже решил? выдать?
— Ты бы, Дима, за языком следил!
— А я слежу, Лёнечка. Ух, как я слежу! Иначе я бы тебе сейчас не такое разжевал да выплюнул. У-у-у-у!
— Кончай, а? И без тебя тошно.